Захлопнув с силою дверь, доктор Муре удалился.
Стефан спокойно выслушал слова доктора и легким наклоном головы отвечал на его угрозу. Джек не слышал ничего. Став на колени у постели господина и тихо плача, он целовал его холодные руки.
Стефан тронул его слегка за плечо.
— Еще раз спрашиваю тебя, Джек: в самом ли ты деле видел, что говоришь?
— Как сейчас вижу вас! — отвечал Джек, подымаясь.
— В одной руке тот окаянный злодей держал корпию, в другой — склянку. Вы подняли голову — разбойник сунул склянку и выронил корпию, тотчас заступив ее ногой. Погодите, она должна быть еще на полу.
Джек перешел к другой стороне кровати.
— Нет, корпию, видно, успели взять, а знак-то, где она упала — есть.
— Знак? — спросил Стефан. — Где?
Джек указал на полу еще невысохшее пятно. Стефан стал на колени, чтоб ближе разглядеть этот знак. Наклонившись, он увидел, что под кроватью что-то блестит. Это была хрустальная склянка.
— А! Вот она! — вскричал старый слуга. — Это она самая!
Стефан открыл ее и приблизил к носу. Она содержала сильнейший яд.
Леди Офелия Бернвуд, графиня Дерби, проспала довольно долго после бала в Тревор-Гоузе. Проснувшись, она лежала некоторое время в постели. В лице ее заметно было еще утомление, веки смыкались, но в ее пробудившемся уме вспыхивали десятки мыслей — и они совершенно прогнали сон.
Несмотря на огонь, разведенный в камине и освещавший красноватым блеском все предметы, в спальне было холодно. Но Офелии хотелось лучше зябнуть, чем выносить тот невыразимый пламень, который охватывал ее внутренность и от которого шелковое одеяло давило как бы свинцом.
Она поспешно встала, оделась без помощи служанки и бросилась в мягкую бержетку, против камина. В эту минуту раздался удар молотков в парадную дверь. В глазах Офелии блеснул луч надежды.
«Может быть, это идет он!» — подумала она.
Много ли прошло дней с тех пор, когда около этого самого времени раздавался подобный удар и служанка являлась докладывать ей: Милорд ожидает в гостиной. Милордом этим был маркиз Рио-Санто — тот человек, которого она пламенно любила и который теперь изменил ей.
Приятная мечта ее продолжалась недолго. «Вероятно, это пришел Франк Персеваль, — сказала она про себя. — Он явился на свидание, которое я ему назначила. О нет, я не могу открыть страшной тайны! Не хочу, наконец!»
Вошла служанка.
— Какой-то джентльмен просит позволения повидаться с вами, миледи. Вот его карточка.
— Это не Персеваль, — сказала Офелия, — бросив беглый взгляд на карточку, где значилось: «Стефан Мак-Наб». Женни, я не принимаю! Но погоди, подними штору, здесь что-то написано карандашом.
Женни подняла штору, и графиня прочитала: «По поручению сэра Франка Персеваля». «Что это значит?» — подумала графиня.
— Женни, проси джентльмена в залу и дай мне одеваться, скорей! Что это означает? — повторила леди Офелия по уходе служанки. Уж не сделалось ли какое несчастье с бедным Франком?
Графиня поспешно оделась и вышла из спальни.
Стефан дожидался в зале. Обыкновенно он не отличался особенною ловкостью перед дамами, особенно знатными. На этот раз он имел пред глазами несчастное положение друга и это придало ему смелости.
— Прошу прощения, миледи, что я осмелился побеспокоить вас, — проговорил он. — Я явился к вам по поручению Франка Персеваля.
— Но почему же он не зашел сам? — спросила графиня, опускаясь на стул и приглашая Стефана последовать ее примеру.
— Франк ранен на дуэли, графиня.
— На дуэли! — воскликнула графиня.
— Да, и ранен опасно.
— Но кем?
— Он не назвал мне противника.
— И вы не подозреваете?
— Подозреваю, миледи. Я даже уверен, но я явился сюда по поручению Франка, чтобы заняться более важным делом.
— Более важным? — спросила взволнованная Офелия.
— Около двух часов тому назад, проговорил Стефан, — Франка, тяжело раненого, почти умирающего принесли в Додлей-Гоуз… и бедный мой друг едва не умер при мне жертвой убийства.
— Вы приводите меня в ужас, сэр! — воскликнула графиня. — Как, раненого… хотели убить?
— Отравить, миледи.
— Ужели вы полагаете, что противник сэра Франка… Ведь это было бы ужасно!
Стефан, немного помолчав, ответил:
— Вы правы, миледи: это было бы ужасно! Как скоро Франк пришел в себя, то в первом слове, произнесенном им, заключалось имя дорогой для него особы… потом ваше, миледи.