– Ведь наши наследники – не здесь, милочка!
– Но кекс я кушать не стану...
Перед моими полуприкрытыми глазами плыли образы: я целую Сэма, Сэм дает кошель с деньгами Милли, та кормит кошку миндальным кексом; кошка кончается прямо на глазах Сэма и Милли; я целую не-белого-дворецкого и даю ему чек, дворецкий подсыпает разные яды в поминальные пироги; дамы-болтушки кончаются у меня на глазах... Смешно мне не было. Было противно. И одиноко.
Я нахмурилась, прижала к глазам платочек – и вошла в зал самым разнесчастным на свете существом. Сплетницы заахали, бросились меня утешать – и наговорили льстивой чепухи. И я вдруг подумала: «Может быть, все мы просто ужасно падки на образы? Вот, эти леди сейчас жалеют меня от души! И я почти начинаю верить в их жалость. А не услышь я их речей минутой раньше, то и – поверила бы. Возможно, и эти леди, воочию видя мою печаль, тоже воспринимают меня иначе, чем когда меня нет с ними рядом?..»
Джентльмены вернулись нескоро. Я успела жутко утомиться от стенаний дам.
Пышный стол и грустные желудки выдержали семь перемен кушаний.
Лорд-убийца казался убитым горем. Сэм – самым противным на свете подхалимом, без устали ластящимся к Левой Руке королевы. Сэр Дракс – самым бесчувственным в мире чурбаном; потому что только Тимати в тот черный день имел на лице сухое выражение сдержанной отстраненности и презрения к проявлению живых эмоций.
Миффи выглядела обычно: добродушной, слегка обиженной собакой. Она тихо дулась на леди Глэдис, которая посмела так театрально, так по-английски – без прощанья, сударыня моя! – удалиться прочь. Миффи смирно сидела в углу, в любимом кресле почившей старушки. Собака огорченно хлопала ушами, ухмылкой выражая презрение каждому, кто забыл посочувствовать лично ей.
Поздним вечером, когда гости уже потихоньку разъезжались, я заметила краем глаза: Тимати небрежным жестом поманил Миффи в закуток – простенок-проход меж двумя залами. Миффи бросилась к Тимати. Тот что-то спросил. Миффи замотала головой. Они забились за портьеру – выпали из моего поля зрения...
Допрос Миффи, устроенный мною после ухода гостей, не дал ничего. Моя собака молчала – как Штирлиц! И только жмурилась, пока я меняла вопросы...
– Можно пожить здесь до весны, – сказал мне ночью супруг.
– Живите, сэр! – одобрила я. – А у меня дома – дела...
– Я стану часто вас навещать, моя дорогая! – пообещал мне лорд.
– На здоровье, бесценный! – согласилась я.
Я собственными глазами видела: совесть лорда – спокойна; муж считает себя просто-напросто сильным политиком по жизни – тем, кто делает зло лишь по необходимости. Мне казалось: лорду действительно досадно, что пришлось убрать с дороги мою старушку. Он винил меня за то, что был вынужден прибегнуть к миндальному кексу. Лорд прекрасно себя чувствовал в амплуа властителя судеб, и без труда оправдывал себя. Хотя...
Хотя, может быть, это я в те дни воспринимала моего лорда лишь как Образ Сильного Политика. Видела то, что лорд считал нужным мне показать. А, может быть, лорд и сам понимал себя только как некий деловитый образ...
На другой день мы с Миффи укатили в маркизов дом, ставший для нас родным. Без мужа я чувствовала себя там почти свободной.
Возобновила конные прогулки. Согласилась обсудить с управляющим планы на конный завод. Попросила Кладдимора заранее найти новое место службы для дворецкого леди Глэдис – на случай, если лорд вздумает продать ее дом.
(Наследство должно было перейти ко мне через пару месяцев, после улаживания каких-то сложных юридических вопросов, поставленных душеприказчиком леди Глэдис – сэром Драксом.)
Малыши-вервольфики и Фель развлекали меня, как могли: прятки, догонялки, пыхтелки, считалки, весь детский нелепый бред озаряли нашу с Миффи жизнь.
Тратор упрямо отказывался обсуждать со мной своего лорда-опекуна. Но явно был счастлив, что тот наконец-то покинул поместье. Оборотень приходил днем в дом; чинил всё, что под руку попадется; болтал о чем попало. И даже ухаживал за кухаркой.
Временами я малодушно мечтала сбежать: набить саквояж драгоценностями, прыгнуть с Миффи в дилижанс – и вспоминайте, как нас звали! Но как было бросить всех, чьи судьбы зависели от меня?! Как было не мечтать, что однажды Тимати одумается – и как-нибудь мне поможет?!
Неожиданно в поместье заявился тощий паренек с армейской выправкой, но в штатской одежде. Тишком сунул мне удостоверение. Я удивилась: то был боббик – подчиненный Сэма. Заявил, что – «в отпуске и в гости». И сходу принялся помогать Тратору латать крышу и перетряхивать кладовки.