И потому я тихо ждала, лепя вареники или подметая полы, жуя бефстроганы или срезая розы... Я ждала даже во сне. Вся моя жизнь превратилась в напряженное ожидание...
И вот: час пробил!
Пробило ровно четыре утра. Я, достойно и безопасно одетая и обутая, тихонечко выбралась, скользя рукой по стеночке, из подвальчика Феля.
Притворила створку фальшивой печки. Задула свечку. И, не скрипнув нормальной дверью, потому что Тратор заранее смазал ее плебейским маслом, выскользнула из своей палаты номер четыре.
Сердце мое билось ровно. Ведь я твердо приказала себе: «Марта! Спокойно! Последний шанс, Марта! Крепись!»
Временами сжимая зубы, чтобы подкрепить решимость, я вошла в комнату банкрота, благодарно чмокнула толстяка в щеку; вылезла из окна, шустро оттащила тяжеленную лестницу подальше, чтобы не подставлять банкрота под наказание – этого промедления не предусматривал общий план; но кто мне мешал подправить план в пользу дружбы? – пристроила деревянную улику бочком к стене.
И бесшумно, но стремительно помчалась к нужному мне месту ограды.
До моих ушей доносились призывные посвистывания Феля и ужасно веселые – или весело ужасные? – поскуливания Тратора. Всё шло хорошо...
И лишь тогда, когда я уже спрыгнула с нижней части ограды на путь к свободе, за решеткой – вдали, внутри психо-сада, – появился скачущий черный людогрыз. То, спохватившись, торопился ко мне адский пес, который в светлые часы суток бывал самым лучшим другом на свете! Точнее: на свету.
Стремглав, но без боли в боку и без одышки, я добежала до пустоши...
Верный путь мне загодя нарисовал на клочке бумажки Тратор. Когда я запомнила дорогу, он сжег бумажку. И пообещал: «Как только смогу, так выкраду из кабинета доктора и сожгу все записи о тебе, малышка!..»
Часовня, как и предполагал вервольф, оказалась заперта. До восхода солнышка оставалось совсем немного. Мир вокруг полнился темно-сиреневым предрассветием.
Я нащупала серебряный крест. Сочла, что всегда успею вскочить и прижать к нему руку. В случае нужды.
И села на дощатый порожек – перед дверью, опершись на нее спиной. И вытянув вперед ноги...
Сиреневая полутьма медленно, но верно рассеивалась...
XVI. Блаженный рассвет
XVI. Блаженный рассвет
Предрассветная тишина окутала меня ароматом сирени. Воздух – влажный, но теплый, – колыхался в ласках осторожного ветерка. Нежные волны, скользившие по моему разгоряченному лицу, дарили мне приятное ощущение покачивания.
Утомление – от многодневного выжидания и от череды полубессонных ночей – давало себя знать. Я задремала.
«Детские кошмары окончились... Мы сегодня будем в пути... – убаюкивая, звучал во мне прекрасный голос белой невесты. – Беды еще наши не кончились... Много еще надо пройти...»
Дрема – сладкая радость для уставшей беглянки. Мне так хорошо дремалось!..
Как вдруг дала себя знать саднящая боль в самом мягком месте моего вовсе не жирного тельца. Видимо, во сне я заерзала и потревожила раны, едва-едва зарубцевавшиеся под воздействием оливкового масла.
«Больная попка ногам покоя не дает...» – сонно проплыла сквозь меня моя же мысль.
Я поморщилась, немного сменила позу. И опять поддалась волнам сиреневого аромата и уюту распаренного изнутри пальто.
Как вдруг мое сладостное отдохновение прервали мои верные сторожевые ушки. Они подали сонному мозгу сигнал: «Тревога! Тревога! Опасные шумы! Тревога!»
О, увы мне, соне!..
До меня – всё громче! – доносились рыки вервольфа и яростные понукания Бесли: «А ну, сукин сын! А ну, пес поганый! А ну, живо! А ну, живей! Я ж тебя! Я ж тебя! Я ж тебя!..»
Я дернулась вверх, собравшись резво вскочить на ноги. Но не тут-то было!
Оказалось: мои ноги затекли – едва шевелятся!
Шумно сопя от страха, обхватившего меня жесткой лапой, я сжала зубы и, полулежа на боку, принялась постукивать ногами о дощатку – как уж смогу, еле-еле! – и торопливо растирать икры. Задрав юбки, я неистово барабанила кулачками по икрам, мысленно приговаривая: «Не ныть! Живо! Встать! Живо!..»
Мои усилия не оказались напрасными. Когда из сиреневого дурмана вынырнул адский пес, стегаемый плетью сидевшей на нем Бесли, я уже смогла подняться.
Приложив руку к серебряному кресту – он уже поблескивал! – я затопталась на месте, чтобы избавиться от мурашек и придать ногам нужную мне легкость. Так, на всякий случай.
Готовая в любой момент прытко удирать, я всё-таки никак не могла стряхнуть с себя лапу страха. Сердце болезненно сжималось, лицо пылало от волнения, вены на висках истерически пульсировали.