Оторопь Бесли прервала нашу связь.
Картинка-приманка лопнула. Как мыльный пузырь!
Я коротко взвизгнула – и метнулась к порогу часовни.
Положила на крест обе ладошки. Уперлась в него лбом. И дала себе слово: «Пока не подойдет блаженный, я не оглянусь!.. Чтобы открыть вход в часовню, блаженный должен же как-то меня растормошить!.. А до того – ничего я не слышу, не вижу и знать не хочу!»
Блаженный так и сделал, когда явился вместе с рассветом. Растормошил.
– Доброе утро, девушка! – произнес подле меня красивый баритон. – Бесконечно счастлив, что тебе удалось ускользнуть от подлых тварей! Ну-ка, посмотри, как хороша заря! Девушка, отзовись! Отзовись!
Я медлила отозваться. Мало ли что!
Но осторожные похлопывания по моему левому плечу заставили меня открыть глаза, оторвать лоб от креста и взглянуть на звавшего.
Рядом со мной стоял невысокий молодой шатен в черном костюме. Из-под пиджака храбро торчал ворот белого шерстяного свитера.
Стрижка «под горшок», бритое широкое лицо, добрая улыбка.
В правой руке – связка ключей, в левой – газета.
«Минувшей ночью бомбисты «Пятого Края» взорвали здание Парламента. Жертв нет, но...» – машинально считала я черную строку, набранную под красным заголовком «Война? Уж – не мир».
– Здравствуйте, блаженный! – Я мило улыбнулась. – У меня есть деньги. Не окажете ли вы мне любезность, сэр? Мне срочно необходим кэб! Или хоть что-то – с колесами! Молю, молю, молю!..
– Сперва, девушка, тебе нужны хлеб и сыр! – отвечал мне святой отец. – У меня есть внутри часовни заначка. Если позволишь отпереть, то мы ее найдем!..
Я отстранилась от дверей.
– А ты не желаешь ли взглянуть на первый летний рассвет, девушка? – спросил мужчина, открывая мне путь к бутербродам.
Я повернулась на восток.
Нежно-розовый поток света заливал пустошь, заросшую разлапистыми сорняками. Казалось, вот-вот – сорняки превратятся в розовых птиц и улетят в зеленовато-голубые небеса.
– О, да! – воскликнула я восхищенно. – Блаженный рассвет! Свобода!..
XVII. Часы и фортель
XVII. Часы и фортель
Накануне и в ночь побега я почти ничего не ела. От волнения. А брать еду с собой сочла неразумным: лишняя тяжесть.
Потому внутри часовни я с благодарностью таращилась на блаженного, жуя угощение.
Бутерброда не получилось – он не сложился. В одной руке я держала огромный ломоть черного хлеба с тмином, в другой – увесистый кусок сыра.
Сыр – ярко-желтый, с крупными дырками, слегка подсохший, – неохотно крошился под натиском моих зубов. Прикончить весь кус я не смогла – слишком уж велик! – и потому спрятала огрызок в карман. Сперва обернувши кусик обрывком газеты.
Портить свежую газету святой отец начал первым. Так что я только – присоединилась...
Пока я завтракала, сидя в нише на низком черном пуфике, блаженный успел и помолиться перед алтарем, и протереть центральный крест, и прочитать новости.
– Так, пожалуй, дойдет до того, что «Пятый Край» станет менее виновным, чем наше правительство! – возмущенно пробормотал он. И раздраженно разорвал газету пополам. – Помогите нам, небеса!
Я удивилась: что же такое вытворяет местное правительство, если даже бомбисты меньше огорчают блаженного?!
Но выяснять не стала. Не мое дело! Все личные силы надо направлять на то, чтобы самоустроиться в новом мире! Некогда мне тут размышлять над какой-либо политикой, тем более – над туманной.
Однако, завернув кусочек сыру в оторвыш, а затем чуточку побродивши по часовне, я подняла тему, вроде бы – не особо нужную для моего благоустройства в Офширно.
– Позвольте спросить, милейший! – самым вежливым тоном начала я. – Зачем вам столько часов?!
Даже не будучи знатоком по части церквей и часовен, я изумилась наличию внутри часовенки пары тысяч – а то и больше! – механизмов со стрелками.
Часы висели, стояли, лежали буквально повсюду.
Часы пленяли мой жадноватый взор разнообразием форм и красотой исполнения.
Я заметила: некоторые часы имеют лишь часовую стрелку. Определить сразу – идут ли они?! – я не могла.
Но большая часть часов, осмотренных мною, имела по две стрелки. А малая часть – еще и третью, отмерявшую секунды.
Судя по ритмичному шевелению секундными и минутными «усиками», эти часы бодро жили. Однако, к моему недоумению, никакого тиканья не раздавалось.
Часы – золотые с цепочками, серебряные на подставках; простые в деревянной оправе под стеклом; всех геометрических форм, самых разных размеров, – часы в часовне жили, но не шумели.
Не столько переизбыток механизмов, собранных в замкнутом мирке под одним куполом, сколько их показное молчание озадачило меня. И заставило проявить бестактное любопытство.