Повсюду шла шумная подготовка к Рождеству. День изо дня жители украшали свои елочки и свои дома золотистыми новогодними побрякушками. Выставляли на главные окна горшки с зацветшей пуансеттией – с красной «рождественской звездой». Забивали жирных гусынь. И спорили, сколько в точности надо бренди, чтобы удачно поджечь фруктовый пудинг.
Мои глаза без раздражения наблюдали за ярмарками, на которые меня насильно возила опекунша; и за пышными торжествами, на которые в наш домик приглашались избранные соседи; и за веселыми лицами уборщиц, одариваемых мною, – ведь леди Матильда щедро выделила мне «праздничные наличные», чтобы меня подбодрить!
Я не сердилась на людей за их черствое непонимание моей беды. Меня ничто более не заботило. Было так, словно моя душа утонула вместе с Томасом – и покоится на проклятом дне мертвого моря...
Я часто стояла близ весело полыхавшего камина. Стояла под венком омелы, подвешенным к потолочной балке. И думала без эмоций: «Какой смысл во всём этом?.. Мне некого целовать под омелой. Мне незачем к чему-либо стремиться. Жизнь – пустота...»
Миффи тихонько скулила. Но собачья тоска меня не волновала. Моя симпатия к Миффи стала просто привычкой. А все земные привычки казались мне в том декабре – бессмыслицей...
Итак, на четвертый день главного зимнего празднества, я стояла под омелой – и тупо глядела на ее белые ягоды, якобы способные отгонять злых духов.
– Мисс Марта! Мисс Марта! – вдруг, затрясши меня за рукав шерстяного платья, закричала мне в ухо Стальна. – Худо дело! Хозяйка-то – при смерти, видать!
Сделав усилие, чтобы понять, о ком и о чем идет речь, я вяло спросила:
– Стальна, зачем ты выдумываешь? У леди Матильды просто часто болит голова. Она еще не так стара, чтобы...
И тут я осознала: «О, нет! Леди Матильда достаточно стара для встречи со смертью! Уже не говоря о том, что смерть может забрать и тех, кто недостаточно стар! О, небеса!»
Так промелькнула короткая молния в серой дымке каменного мешка моего безразличия. Первая золотая молния пробуждения.
Слегка заволновавшись, я побрела в спальную леди Матильды. Всё еще не веря, что Стальна права. Увы! Служанка не преувеличивала.
Моя опекунша неподвижно лежала на постели – подобно трупу; раскрывши рот и закативши глаза. То, что миссис Томпсон-Клерк – еще жива, угадывалось лишь по сиплому посвисту, доносившемуся из глубины ее тела. Звук был таким, будто бы шел не изо рта, а из потустороннего мира, – неясным, тревожным, еле уловимым.
– Вот, мисс Марта! Кончается, видать! – проныла Стальна. – Несладко вышло!
Я отослала служанку за лекарем. А сама запустила в спальную нашу Миффи.
– Миффи! Что с ней? – спросила я.
Собака обнюхала хозяйку. Плюхнулась на пол. Растянулась плашмя. Уложила на передние лапы морду. И закрыла глаза.
– Она будет жить? – спросила я.
Миффи подняла голову. Красные глаза слезились. Собака не улыбалась. Молчала.
– Ясно, – сказала я. – И что прикажешь мне делать?..
Но Миффи не умела приказывать. Она умела только любить и защищать. А защитить от смерти свою хозяйку она не могла. И потому просто лежала на животе – и еле слышно скулила.
Вскоре пришел лекарь. Сильно хромая и громко кашляя, он вторгся в обитель смерти.
Сударь Андарсон сначала зачем-то вымыл руки, а уж затем ощупал леди Матильду.
– Поздно! – сказал он строго. – Кончается! Надо только...
Он умолк. Поразмыслил. Пояснил: как мыть, как поить; как ждать конца.
Стальна усиленно кивала – и пыжилась так, будто бы от ее стараний хоть что-то зависело на самом деле.
– Как скоро? – зачем-то спросила я.
– Сутки, двое... – нехотя отозвался лекарь. Вынул платок. Утер им и нос, и глаза.
Он плакал. Ревела Стальна. Миффи стонала.
Одна я стояла, смотрела на их слезы и думала: «Просто смерть. Тут не о чем плакать. Старость...»
На другое утро я смирно сидела подле полумертвой старухи; отирала ее уродливое лицо платком, смоченным в яблочном уксусе, сильно разбавленном водой.
Стальна готовила завтрак, шумно стуча лопаточкой по сковородке. С кухни до меня доносился аромат горячего омлета с грибами и ветчиной...
Внезапно леди Матильда ожила, дернулась всем телом. И, вперив взор мутных глаз в потолок, проскрипела: «Гномы красят потолок! Марта, девочка! Гномы красят потолок!»