Мы с Миффи уселись в почтовые сани. Рядом с нами устроился сын священника, уперевши колени в мой сундучок. Добрый человек сам пожелал проводить меня до Лондвисса, чтобы помочь найти там жилье, подходящее для настоящей леди.
Деревушка Фант-хоти-спит уплывала из виду – всё дальше и дальше... Снег робко хрустел под полозьями... В моей утомленной памяти недавнее прошлое оседало на самые глубины – и терялось там так, как теряются лишние мрачные сны...
XXVI. Дела житейские
XXVI. Дела житейские
Мне всегда казалось, что я – весьма наблюдательная девушка. Однако вышло так, что мягкие полувопросы сына священника не сразу навели меня на мысль: «Ох! А ведь спутник-то прощупывает мое благорасположение к себе! И оценивает, ох! Как свою возможную невесту!» И я поразилась: «Как же я невнимательна к людям!..»
Увы мне! Я даже не смогла припомнить имя моего спутника! Не то – Джек, не то – Джон, не то – Джим. Что-то простое, незанимательное. Как и внешность, как и манеры. Ничего дурного, но и ничего привлекательного.
Новоявленный жених отлично знал: у мисс Марты есть бумага с разрешением на брак, заверенная новым опекуном – старым лекарем. Оставалось лишь проставить в той бумаге нужное имя – и обвенчаться...
Пока наши сани скользили по снежному насту, я волей-неволей вслушивалась в мягкие любезные уговоры молодого хранителя древностей. И весьма вежливо, но вполне однозначно, давала понять сыну священника, что я – недостойна войти в его святое семейство.
Брачное предложение Джек-Джон-Джим сделал мне в весьма туманной форме – видимо, чтобы, в случае отказа, было бы нетрудно отозвать предложение обратно.
Не ведаю, каким бы стал мой ответ, если бы невеликий, но добрый махинатор мне нравился – как мужчина. Но сын священника ничем меня не привлекал. К тому же, несмотря на вынужденную перемену в моем отношении к религии, я чувствовала: к строгой жизни блаженных моя натура, увы, никак не приспособлена!
В нормальном состоянии я часто бывала пылкой, звонкой. И даже – слегка вертлявой и кокетливой. Конечно, в подавленном состоянии я казалась Джеку-Джону-Джиму вполне пригодной для тихой сельской жизни в скромной семье священника. Но я-то надеялась вскоре окончательно стряхнуть с себя сплин – и заняться бурными страстями. Если не любовными, то – финансовыми.
Чтобы не слишком уж огорчать хорошего человека отказом, я лживо призналась: «Сударь мой, вы должны понять: я – стяжательница! Моя главная страсть – копить деньги! Моя заветная мечта – скупить весь мир!»
И Джеку-Джону-Джиму, как я заметила, разом полегчало. Он, возможно, и сам имел склонность к накопительству. Но, в силу почтенного воспитания, никак не мог высоко ценить столь бездуховную черту характера юной невесты.
Таким образом, не сильно потревоженные друг другом, я и мой спутник доставили Миффи и сундучок в шестой номер отеля «Москрофф».
Самый фешенебельный отель Лондвисса был назван в честь второй столицы Офширно. Как я давно уже знала, вторая столица – неофициальная, но полноправная, – имела внутри себя пышный отель «Лондвисс». Правительственные центры находились в обеих столицах, расположенных в разных концах обширной страны.
Королева предпочитала чаще жить в Лондвиссе, в старинном замке Дорандо, который был свидетелем средневековой войны Чайной и Черной розы, длившейся двести лет. А Первый Министр более любил дворец Трибворд, выстроенный в Москроффе сразу же после Маленького Восстания Шестиглавых – всего-то столетие назад.
Мэтр Гронсье Фассор – хозяин отеля – нисколько не лебезил передо мной. Даже кланяться – не изволил. Из чего я сделала печальный вывод: до истинной леди мне еще – расти да расти!
Тем не менее номер на втором этаже, снятый мною – за сорок пять фунтов! – на два месяца; тот номер мог бы – на взгляд любой леди! – стать достойным пристанищем даже для Великой Висторики.
Сплошь – красное дерево, всюду – позолота. Окна гостиной – от потолка до пола. Широкий балкон – в кружевной розоватой лепнине. А в спальной – кровать из мореного дуба. И пунцовый атласный балдахин над нею. А рядом, за ширмой, спрятан широкий диван, обитый буйволиной кожей. Миффи пришла в полнейший восторг!
В спальной – тяжелые бронзовые канделябры-пятисвечники. А в гостиной – о, небеса! – позолоченная хрустальная люстра на двадцать пять свечей.
Горничные ловко тянули ту люстру вверх-вниз благодаря позолоченной веревке. Со временем и я, втайне от прислуги, научилась чистить люстру и менять свечи. Просто из любви к искусству. Ребристые хрусталинки, таинственно позвякивавшие меж моих ладоней, меня буквально завораживали!..