«Что ж! Варианты защиты мы обсудить успели. Нужный – выбрали, – подытожила я мысленно. – Ишь ты! Отрубить Фелю голову! Не дам!..»
А еще я поздравила себя с тем, что, вопя от злости в одиночке, – в первое утро попадания в тюрьму, – я не сболтнула ничего слишком опасного.
Камеры прослушивались. Адвокат без слов дал мне понять: уши бродят не только по психушкам. Иначе, зачем бы нам понадобилось торчать в мокром грязном саду, сэры и леди?!
XXXIII. Двадцать третий гномкоб
XXXIII. Двадцать третий гномкоб
Уже неделю валил густой мартовский снегопад, потому что Природа позабыла заглянуть в календарь, придуманный людьми.
Жилось мне в камере – неплохо, если не считать легкой скуки от одиночества.
Сержант Мак-Якобински вызвался подменить приболевшего друга-констебля, работал в две смены, от усталости стал неразговорчив и хмур. Адвокат навещал меня через день, выводил мерзнуть в снежный сад, загружал мой мозг непраздной болтовней. Инспектор ежедневно – по десять минут, поспешно, грозно, – проводил допрос: задавал мне одни и те же вопросы, получал от меня одни и те же ответы. Порой мне казалось, что я понуро брожу по заколдованному кругу, как пони – по влажным опилкам, в почти пустом цирке.
Зато мне снились чудесные летние сны. Сквозь горячие лучи солнца мы с Миффи бежали по сочной изумрудной траве – бежали к Томасу, который стоял возле прохладного веселого ручья и ласково улыбался нам...
Я просыпалась счастливой. Вспоминала о реальности. Вздыхала. И не плакала...
Как-то ночью – в серебряное полнолуние, синий снег перестал идти, – как-то ночью я маялась бессонницей.
Сперва мне ужасно хотелось уснуть, чтобы поиграть с Миффи, поцеловать Томаса. Но и снег – не шел, и сон – не шел, и подлинные чувства внезапно – все куда-то пропали.
Я лежала в чистой теплой постели. Вдыхала лимонный аромат вербены – травы железной, магии беспечальной. Думала безразлично: «Кому – как, а для меня сэр Дракс – подарок судьбы... Даже духи принес... Если меня спасет – будет ему счастье... Если, конечно, я смогу стать счастьем...»
Под кроватью что-то прошуршало – и притихло.
– Мыши? – спросила я вслух. – Мыши? Да?..
Тишина. Серебряный диск луны завис в окошке – нет нужды зажигать свечу.
Я немного полежала, затаивши дыхание.
Шорох под кроватью. Тишина. Снова шорох. Вновь тишина.
– Я не стану спать и ждать, пока мне откусят нос! – нервно сообщила я невидимке. – А если ты – не мышь, а – крыса?! Или вас там – много?
Я спрыгнула с кровати. Встряхнула тапочки, чтобы мыши выпали, если успели в них залезть.
– Уф! Не успели! – обрадовалась я.
Всё-таки чиркнула спичкой. Запалила три свечки, наколотые на штыри плоской медной подставки.
Облачилась в шубку – поверх ночной рубашки. Не от холода, а для спокойствия.
Осмотрелась: чем бить?
Ничего удобнее табурета не нашлось.
Значит, надо спугнуть мышь, выгнать из-под кровати. И, когда она выйдет, прибить ее табуретом.
В психушке я опасалась мышей не так сильно, как в тюрьме. По трем причинам: в Крове у меня имелись враги пострашнее мышей; там гуляла лишь одна призрачная мышка, которая не кусалась; идея побега отвлекала меня от страха перед грызунами.
А в тюрьме и развлечений, и ужасов – почти что не было. Битва с мышью сулила стать интересным дельцем. Помнится, моя встреча с крысой, в канализации, прошла совсем не скучно...
Я закатала одеяло повыше, освободив подлаз под кровать. И сняла с правой ноги тапок на каучуковой подошве.
Зажавши в одной руке увесистый тапок, а в другой – подставку со свечками, я встала на колени – и заглянула под кровать.
– Ме-е-едь! Дай мне-е-е ме-е-едь! – тоненько пропищал кто-то.
Я судорожно сглотнула. Не каждую ночь находишь у себя под кроватью голос!
– Я – временно заключенная, – промямлила я невпопад. – А вы?
– А я – сме-е-ертник! – пропищал темный столбик, прижавшийся к дальней ножке кровати.
– Прошу вас выйти наружу! – продолжила я разговор.
И чуточку отползла от пролаза.
Столбик ожил. И прошуршал из-под кровати – ко мне.
– Поставь ме-е-едь на пол! – попросил меня лилипут самого мелкого, наладонного размера.
Я поставила медную плиточку рядом со смертником. Тот прислонился к ней, рискуя стать прибитым каплями горячего воска.
– А кто вас посадил, сударь? – Мое любопытство решило использовать бессонницу с толком. – А почему вы любите медь, сударь?
– Какой я тебе, громадина, сударь?! – Писклявый голос превратился в густой хрип. – Я – двадцать третий гномкоб.