В университете, да и потом тоже, от нас, студентов музыкального факультета, требовалось умение сочинять нечто новое, доселе неслыханное, либо исполнять произведения как-то по-другому. Джаз можно изучать двумя путями: импровизировать либо сочинять музыку самостоятельно, и оба пути одинаково важны. В первом случае музыкант должен понимать, что он играет, и уметь не только подстроиться под звучащую мелодию, но и предугадать ее движение. При этом все должно звучать гармонично и красиво. И это только начало, поскольку именно импровизация в конце концов направляет музыку.
В науке такое «упражнение» заставляет ученого постоянно охотиться за новой, неожиданной информацией, опираясь при этом на научно признанную базу, а не на очередные «последние научные тенденции» из специализированных журналов, о которых через год никто не вспомнит.
Чувствую, у вас назрел вопрос: «А какое, собственно, это имеет отношение к моему здоровью?» «Самое прямое», — скажу я вам. Дело в том, что, не поменяй мы образ своего мышления, не откройся новым возможностям и гипотезам, и современные медики так и не научились бы диагностировать и лечить различные болезни и оставили бы без внимания множество открытий, начиная с пенициллина Флеминга и заканчивая структурой ДНК Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика.
Есть еще одна причина, почему я рассказываю о своей жизни в Техасе, — именно там я начал изучать процессы старения организма. Однажды на втором курсе наш куратор спросил меня, когда я пойду на курс «Преподавание музыки», предусмотренный учебной программой, на котором буду дирижировать ансамблем. «Руководить ансамблем? Вот этими, которые маршируют? Да ни за что!» — мелькнуло у меня в голове. Я рок-музыкант, и никто не заставит меня напялить дурацкую форму и руководить кучкой марширующих и танцующих неумех, с горем пополам пиликающих на своих инструментах.
Тогда-то я и понял, чем по-настоящему хочу заниматься в жизни — изучать, как человек стареет. Среди моих знакомых больше всего страшились старения молодые люди не старше тридцати лет, хотя в большинстве случаев раньше сорока у них не диагностировали никаких болезней. Эта тема все больше меня увлекала, и «невыполнимая миссия» понять причины старения и смерти натолкнула на мысль (впоследствии она стала фундаментальной для нашей области) о том, сможем ли мы отсрочить или вообще избежать многих распространенных болезней, если вмешаемся в процесс старения. Меня не столько интересовало, почему люди стареют, сколько то, как удержать молодость. Почему для мыши молодость — год, а для человека — сорок лет? Возможно ли оставаться молодым все восемьдесят?
Тогда возник новый вопрос: какую научную область выбрать, чтобы изучать старение? Я выбрал естественно-научный факультет и специализацию в области биохимии. Профессор Нортон, заведующий кафедрой, сказал мне: «Давай-ка проясним ситуацию. Ты — студент джазового отделения, никогда не изучал биологию, но хочешь перевестись на биохимию, чтобы изучать старение? Да ты с ума сошел. Готов спорить, что не продержишься и семестра».
Честно говоря, его слова меня испугали. Мой отец был полицейским, мать — домохозяйкой, оба со средним образованием, и учеба на отделении биохимии в университете и правда показалась мне делом безнадежным.
Я всегда сомневался, смогу ли доучиться до конца, но, думаю, неуверенность в себе мне очень помогла в моей научной работе, ведь я сомневался во всем и всегда. Даже в лаборатории ежедневным «словом дня» у нас было «паранойя». Я учу своих студентов и аспирантов, с одной стороны, «по-американски» верить, что все возможно, но с другой — что нельзя полностью полагаться ни на свои, ни на чужие выводы, ведь ошибкам всегда найдется место, и что любые результаты могут потерять свою значимость, как только в ходе новых экспериментов мы взглянем на наше исследование под другим углом.
Ученые, как и политические лидеры, ассоциируются у нас с людьми, абсолютно уверенными в своей работе. Я же еще с тех пор постоянно убеждался, что уверенность — скорее признак высокомерия, нежели знания, и она свойственна как университетским профессорам, так и врачам. И наоборот — благодаря сомнению и творчеству совершаются по-настоящему великие открытия.
По этой причине, будучи студентом одного из самых престижных музыкальных училищ мира, я настоял на своем и перешел на биохимию. Год спустя я уже помогал проводить исследования в университетской лаборатории и неплохо разбирался в биохимии. Еще чуть позже начал ездить за сто километров в научную лабораторию доктора Грейси в Техасе. Он считался самым авторитетным специалистом в области старения. Там я начал изучать процесс разрушения структуры белка.