– Нам торопиться некуда, – неожиданно заявил штаб-ротмистр, – поэтому я предлагаю проиграть всю нашу переправу и прорыв на ящике с песком. Может быть, таким образом мы с вами и выберем самый оптимальный и безопасный для наших солдат вариант совместных действий… Стронский, – позвал Аристарх вахмистра, занимавшегося устройством отдыха гусар и кавказцев.
– Слушаю, ваше благородие, – отозвался Стронский, – что прикажете?
– Сооруди-ка ты нам, братец, ящик с песком, – распорядился офицер.
– Слушаюсь, ваше благородие, – нисколько не удивляясь полученному приказанию, ответил вахмистр, – через полчаса все будет исполнено!
В полуразрушенном доме коменданта гусары нашли доски и, сколотив саженный ящик, насыпали туда сырого песка, которого во дворе крепости было в избытке.
– Ну что, приступим с Божьей помощью, – сказал Аристарх и, засучив рукава, начал умело возводить ландшафт левого обрывистого берега.
После того как обозначились линии окопов русских войск и противника, находящиеся на участке 12-й кавалерийской дивизии, Аристарх, с любовью осмотрев созданное на скорую руку произведение, удовлетворенно промолвил:
– А теперь, господин прапорщик, ваш выход. Если я был в чем-то не точен, то можете подправить, я не претендую на абсолютную достоверность.
Муса с интересом и каким-то внутренним трепетом по отношению к рукотворному творчеству штаб-ротмистра подошел к ящику и вопрошающе взглянул на русского офицера, словно ожидая от него подсказки.
– Смелее, – подбодрил его Аристарх.
– Австрийские окопы подходят к оврагу не прямой линией, а вот так, – Муса провел кончиком плетки по песку характерный зигзаг, – а здесь и здесь находятся огневые точки. Вот теперь картина полная.
– Полная, да не очень, – не согласился с прапорщиком штаб-ротмистр, – я уверен, что в лесу австрияки наверняка выставили посты и секреты.
– И в самом деле, – воскликнул Муса, – я совсем забыл, что в прошлый раз мимо одного поста нам удалось пройти незаметно, а другой пришлось взять в ножи. Здесь и здесь, – отметил он на песке.
– Нам придется идти довольно многочисленным отрядом. Ведь у меня, как вы видите, полусотня, да плюс вас – семь! Поэтому так просто мимо австрийских постов нам не пробраться. Чтобы тихо без стрельбы пройти лес, нам необходимо что-то придумать. Жаль, что нет с нами казаков, они обязательно сотворили б какую-нибудь хитрость.
– Пятьдесят семь, кончается на семь, а это счастливое для восточного человека число! – неожиданно воскликнул Муса. – Значит, мы обязательно прорвемся. И дагестанский джигит не хуже казака может выйти из любой, даже самой опасной переделки.
Прапорщик задумался, наклонившись над ящиком с песком.
– Я не знаю, как к этому отнесетесь вы, но мои джигиты уже к вечеру могут доставить в крепость несколько комплектов австрийской формы и оружие. Несколько человек переодеваются в эту форму и, изображая патруль, идут впереди отряда. Австрияки пропуск у своих могут спросить, а могут и не спрашивать. Но в любом случае подпустят достаточно близко, чтобы можно было их тихо снять. По прибытии на позицию возле оврага таким же образом можно снять полусонное охранение и пулеметчиков. И мы у своих. Единственно, что меня смущает, то это то, что ни я, ни мои джигиты не знают немецкого языка. Одна надежда на вас, господин ротмистр.
Аристарх задумался. Несмотря на то, что противник был безжалостен и коварен, раньше его офицерская честь не могла и допустить какой-нибудь хитрости в отношении врага. «Иду на вы!» – девиз, который со времен Древней Руси был присущ русским дружинникам, а во времена Петра Великого стал символом чести и достоинства дворянского сословия и в большей мере офицерства, Баташов впитал в себя с молоком матери. Взрослея, он укреплял, воспитывал в себе это чувство, слушая воспоминания деда – героя Бородинского сражения, рассказы отца – покорителя Восточных задворок Российской империи. В училище все эти юношеские понятия выкристаллизовались в романтический кодекс офицерской чести, который необходимо было соблюдать даже ценой собственной жизни. Только страшная и беспощадная война перевернула многое в его жизни. Аристарх воочию видел и чувствовал, что нынешняя кровавая бойня мало походила на облагороженные историками и романистами рыцарские войны былых времен. Но он так же, как и его предки, продолжал идти на врага открыто, не прячась за спины солдат, а в запале атаки зачастую вырывался вперед. То есть делал то, что подсказывала ему офицерская честь. Но из боя в бой Баташов видел, что враг ради достижения победы готов на все, манкируя все общечеловеческие законы и христианские заповеди. Впервые он задумался об этом во время рейда в Карпатах, когда хорунжий казачьих войск для того, чтобы освободить своих станичников, попавших в западню, переоделся в форму австрийских стрелков и благодаря этому, введя в заблуждение противника, их спас. Сначала Баташову показалось, что казачий офицер пошел на хитрость только потому, что не был дворянином и не имел понятия об офицерской чести. Но при виде восторженных лиц своих гусар, которые не меньше, чем казаки, радовались освобождению товарищей по оружию, у Аристарха впервые зародилось сомнение: а стоит ли придерживаться в бою кодекса чести, который противник уже давно не соблюдает, пуская в дело не только самую низкую хитрость, но и, вопреки законам войны, изобретая все новые и новые способы и средства убийства, такие, как сверхмощные орудия и отравляющий газ? На фронте нередки были случаи, когда, видя, что атакующие вот-вот взломают линию обороны, австрийцы, так же, как и германцы, поднимали белые флаги, а когда русские цепи подходили ближе, просто расстреливали их из пулеметов в упор. Особенно остро Аристарх прочувствовал всю эту далекую от идеала жестокость и бесчеловечность войны, когда находился в плену у австрийцев, которые относились к пленным офицерам русской армии, как к варварам, людям второго сорта, всячески унижая их, стараясь сломить их моральный дух. Он много слышал о зверствах немцев и австрийцев, но до глубины души его поразил рассказ товарища по полку, штаб-ротмистра Фреймана, который напрочь отмел его последние представления о благородстве современной войны.