– Спаси Христос, ваше благородие, – взволнованно, со слезою в голосе промолвил Стронский, – верьте мне, я голову положу за православную веру, нашего батюшку царя и родимое Отечество.
– Верю! – сказал я. – И поэтому ставлю тебя на самый ответственный и самый опасный участок. Будешь оборонять село со стороны дороги. Я с остальными гусарами займу оборону по гребню обрыва. Подготовь позиции по обе стороны дороги. Окопы должны быть полного профиля. Только там можно будет в полной мере укрыться от шрапнели. И помни, от тебя во многом будет зависеть, успеют ли наши войска первыми войти в Исае или нет. В противном случае эта позиция может стать для всех нас последней.
– Все ясно, ваше благородие! Мои орлы с места не сдвинутся без приказа, – уверенно воскликнул вахмистр.
Вскоре Стронский отправил трех охотников с каким-то заданием в село. Через полчаса гусары вернулись, нагруженные лопатами и кирками. К этому времени вахмистр уже заблаговременно разметил позиции, и вскоре работа на большаке закипела.
Наскоро выпив кофе, услужливо приготовленный денщиком, я с отделением гусар направился на гребень обрыва. Разметив линию окопов, вместе со всеми начал долбить твердую как камень землю. Набив на руках мозоли, передал свою лопату гусару, а сам, сменив наблюдателя на пригорке, стал следить за гравийкой, ведущей в Турку, откуда в любой момент мог появиться неприятель. Петляющая вдоль реки, словно змея, дорога хорошо просматривалась в бинокль лишь до поворота, теряясь в густом сосновом лесу.
«Господи, задержи австрияков, сделай так, чтобы первыми в Исае пришли наши», – мысленно взмолился я, прекрасно понимая, чего может стоить столкновение нашего небольшого отряда с превосходящими силами противника. Я прекрасно понимал, что все это хорошим не закончится. А мне так хотелось жить в свои-то девятнадцать с небольшим годков…
Через два часа траншеи полного профиля были готовы. Придирчиво осмотрев позицию, я похвалил гусар:
– Молодцы, братцы! Теперь обживайте окопы. Бог даст, землица защитит нас от вражеской артиллерии, – добавил я, видя, как охотники, больше привычные к лихому кавалерийскому наскоку, с неохотой вынужденно кланяются земле.
Дав гусарам полчаса на отдых, я направил в сторону Турку дозор. Три моих охотника во главе с ефрейтором Кузьминым, съехав с крутого обрывистого склона прямо на большак, соблюдая маскировку, направились навстречу неизвестности.
Наблюдая за тем, как мои подчиненные, то и дело поправляя свои кавалерийские карабины, понуро бредут по дороге, я всей душой понимал причину их отнюдь не бравурного настроения. Одно дело, когда в дозор выступает вся команда, и совсем другое, когда кому-то приходится действовать в отрыве от основных сил без локтевой поддержки товарищей по оружию. Это я знал по себе. Постоянные рейды в тыл врага научили меня не только всесторонне анализировать обстановку и принимать нестандартные решения, но и особому отношению к солдатам. Я стремился даже в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях беречь нижние чины и без особой на то необходимости старался никогда не отправлять их на верную смерть. И прежде всего потому, что в каждом из них видел не бессловесное существо, предназначенное для военных экзерсисов, как считали некоторые офицеры, а прежде всего живого человека с его слабостями и героическими порывами. Своих охотников я знал не только поименно, но и по батюшке. Ведал, есть ли у них семьи, дети. Старался проникнуть в душу каждого из них и потому предельно внимательно выслушивал россказни гусар о своей жизни, о своих селах и деревнях, своих любимых или нелюбимых женах и невестах. С особой любовью рассказывали они о своих детях. Непременно вспоминали свое хозяйство или ремесло и то, что они будут делать, когда придут с войны. Видя искренний интерес к их судьбам, их нелегкой деревенской жизни, подлинная суть которой никогда и никому больше не будет сообщена, солдаты тянулись ко мне, доверчиво раскрывали свои души. Зачастую откровенничали о том, как тяжело им воевать на неродной, враждебной всему русскому, православному, земле, как они мысленно прощаются со своими родными перед каждым боем, как в смертельном страхе замирают их сердца при разрывах бомб, свисте пуль и шрапнели. И тогда я старался кого-то из них подбодрить, кого-то утешить, а кого-то и пожурить. А если человек своим поведением в бою отличился, то я, порой, надоедал полковому командиру до тех пор, пока тот не отпускал солдата в отпуск и непременно к уборочной страде, чтобы тот помог своим родителям и семье запастись на зиму продуктами и топливом. Гусары все это видели и отвечали мне взаимностью. Я всегда знал, что они пойдут за мной в огонь и воду и ни за что на свете не подведут. Вот и теперь, наблюдая за высланным навстречу врагу дозором, я в глубине души сожалел, что, возможно, отправил своих охотников на верную смерть. Терзался мыслью, что послал навстречу врагу не только своего услужливого и заботливого денщика Кузьмина, но и главу большого семейства ефрейтора Жданова. Случись что с Кузьминым, его и оплакивать-то будет некому, а вот с ефрейтором – другое дело. У него на руках не только престарелые родители, но и жена с тремя ребятишками, мал-мала меньше. Что будет с ними?