Заметив подкрепление, спешащее на помощь дозору, австрийцы остановились. Недолго посовещавшись, они вскинули винтовки и начали палить. Пули, казалось, свистели со всех сторон, но гусары, ведомые лишь одной мыслью: во что бы то ни стало спасти из рук врага своих товарищей, не обращали на них никакого внимания.
Помощь подошла вовремя. Раненный в ногу Кузьмин уже готов был упасть, когда я подхватил его на руки и вслед за ефрейтором Ждановым кинулся к спасительным позициям. Наш отход прикрывали Твердохлебов, Задорожный и легко раненный ефрейтор Слободько. Они, попеременно останавливаясь, вели по противнику прицельную стрельбу. Массированный огонь по преследователям был открыт и с обрыва. Потеряв трех человек, австрийцы отказались от преследования и начали отходить в лес, где вскоре и скрылись за деревьями.
Добравшись до позиции вахмистра Стронского, я предал Кузьмина на руки фельдшеру Сметанину, который был в команде охотников и за санитара, и за врача. Осмотрев рану на его ноге, тот быстро и умело ее перебинтовал.
– Повезло тебе, ефрейтор, – заявил он, – пуля прошла навылет. Но тебя непременно надо отправить в санитарный обоз. Может быть нагноение. – И, не обращая внимания на стоны Кузьмина, направился к другому раненому, которого вынес на себе ефрейтор Жданов.
Тяжело раненный в бою вольноопределяющийся Абрамов, невысокого роста, худенький гусар, больше похожий на недоучившегося студента, чем на рубаку-кавалериста, до войны работал в мастерских Николаевской железной дороги. Я взял его в свою команду лишь за его обширные познания в технике. Абрамов разбирался не только в паровозном деле, но и чинил брошенные австрийцами из-за поломок автомобили и мотоциклетки. Еще с юности его заветной мечтой была служба в армии. Но по настоянию отца, мастера железнодорожного депо, он пошел в техническую гимназию, а после ее окончания работал на железной дороге. Только с началом войны он во всеобщем патриотическом угаре ушел добровольцем на фронт. В команде охотников со временем он стал не только лихим рубакой, но и незаменимым летописцем, фиксируя в своей записной книжке все самые значимые события и рейды, участником которых был. На отдыхе Абрамов вытаскивал из нагрудного кармана свою записную книжку, огрызок карандаша и делал свои записи, а потом с чувством читал о героических действиях охотников и их командира. Его захватывающие рассказы приходили послушать и офицеры из других эскадронов. И вот сейчас общий любимец, порывисто дыша, лежал с закрытыми глазами, терпеливо перенося все манипуляции, которые производил с ним фельдшер. На обнаженной груди гусара зияла глубокая рваная рана от разрывной пули.
– Без операции здесь не обойтись, – беспомощно развел руками Сметанин и, осторожно вытащив пинцетом из раны кусочки материи, обработав ее края йодом, туго перебинтовал раненому грудь.
– Скоро наши должны подойти, – пообещал я, стараясь успокоить терпеливого гусара, – а там в лазарете – лучший хирург армии профессор Вострецов. Он вас, господин вольноопределяющийся, быстро на ноги поставит! А за проявленное вами геройство я буду ходатайствовать перед командиром полка о внеочередном производстве вас в прапорщики.
Распорядившись перенести раненых в село, я перед тем, как отправить Кузьмина, расспросил его о противнике.
– Мы хотели подойди к австрийцам как можно поближе, чтобы точнее определить их количество и состав, – сдерживая стоны, ответил ефрейтор, – да в лесу напоролись на колючую проволоку, увешанную банками. А дальше случилось то, что случилось. Но я успел заметить, что за лесом разворачивались две артиллерийские батареи. Людей было немного, батальон или два. Но со стороны Турку слышно было, как подходила пехота. Нам крупно повезло, что там не было кавалерии, – возбужденно закончил свой рассказ Кузьмин и устало закрыл глаза.
Пока я разбирался с ранеными, из леса выступила колонна австрийцев и, заполнив всю ширину большака, неотвратимо двинулась в сторону села.
– К бою! – подал команду я и, схватив карабин, оставленный за ненадобностью Кузьминым, и подсумки с патронами бегом припустил на обрыв. С возвышенности в бинокль четко просматривался противник, стройными, словно на параде, рядами приближающийся к нашим позициям.
«Сейчас бы сюда два пулемета, и можно держаться хоть до вечера, – подумал я, разглядывая сосредоточенные лица вражеских солдат и офицеров, марширующих по дороге. – А так придется отбиваться тем, что имеем. Дай бог, чтобы наши поскорее подошли».
Глядя на стройные ряды беспрепятственно шествующих австрийцев, я впервые пожалел о том, что вооружил свою команду укороченными и облегченными карабинами, у которых в отличие от винтовок Мосина прицельная дальность была в два раза меньше. Видя, что в ожидании боя солдаты, с трудом сдерживая волнение, напряженно всматриваются через прицелы карабинов на довольно многочисленного врага, что многие из них уже приникли к ложам прикладов, чтобы дать первый залп, я громко, чтобы услышали все, скомандовал: