Скажи, Пит, тебе понятны мои занятия?
Эфирные помехи, оставшиеся от Большого Взрыва, то есть с начала времен, ловил и усиливал тюнером, конвертор переводил в цифры, потом компьютер - в буквы. На жестком диске появлялся конечный продукт - произвольный текст.
«Обезьяна» под номером два оказалась успешнее первой?! До сих пор помню самый поразительный произвольный текст, который я открыл, или, как сказала бы Эвелин, создал:
«Один из величайших сюрпризов в истории науки - ознаменование конца двадцатого века концом эры разума и гибелью четырехсотлетней мечты рационалистов о Просвещении. В последние годы разум вырывается из разумных границ. Подготовленные люди обнаружили, что Вселенная содержит разумные ограничения, не подлежащие нарушению. Скорость быстрее скорости света невозможна; точно так же ряд параметров Вселенной не подвластен разуму. Идея не нова. В середине века философ-провидец Витгенштейн написал:
«Исчерпав доказательства, я наткнулся на коренную породу, от которой отскочила моя лопата».
Весь двадцатый век наука спотыкалась о фундаментальные, хитроумно построенные, неразрешимые загадки. Правота Витгенштейна постепенно стала понятна всем».
Запомнился еще один текст:
«Очередное полотно. Здесь все решит цвет. В этот раз - всего лишь моя спальня. Стены светло-фиолетовые, пол из красных плиток, кровать и стулья желтые, как свежее масло, подушки - светло-зеленого, лимонного оттенка. Покрывало алое, окно зеленое. Туалетный столик оранжевый, тазик голубой. Двери лиловые. Когда я взглянул на свои холсты после болезни, лучшим мне показалась «Спальня».
Как выяснилось, это были фрагменты из писем Ван-Гога его брату Тео. Эвелин догадалась, что раньше мы, возможно, натыкались на тот же отрывок, только по-голландски. Сколько еще тайн могла открыть наша «Обезьяна», когда выдавала что-то на незнакомых нам, мертвых, или еще не существующих языках? Нам оставалось только гадать.
Ван-Гог покончил с собой через несколько месяцев после того, как написал спальню. У старенького «Эппла» был черно-белый дисплей, зато у IBM - уже цветной, с разрешением 640x480, на шестнадцать цветов. Мы подумывали, не запрограммировать ли нам «Обезьяну-рисовальщицу», чтобы она заполняла экран разноцветными точками. Мы знали, что получили бы рано или поздно картину Ван-Гога, которую он сам написал бы, если бы не покончил с собой. Но проект так и не был реализован.
Меня всегда поражало, как мы натыкаемся на одну и ту же идею, пытаясь подойти к ней с разных сторон, словно сама идея всегда присутствует и дожидается, пока ее найдут. В великом романе Германа Гессе «Игра в бисер» описана воображаемая страна, культура которой зиждется на игре: играющие сопоставляют фрагменты идей из различных дисциплин. Знатоки игры умеют открывать новые красоты, новые истины. Интерпретация произвольных текстов требует столь же легкого обращения со всем массивом человеческой мудрости, и то, что Гессе нафантазировал, мы с Эвелин открыли в совершенно другой сфере - в произвольных текстах. Произвольные тексты - это вариация «Игры в бисер» Гессе.
Должен процитировать еще один текст, способный помочь пониманию моего рассказа. Скорее всего, это отрывок из философского трактата, не поддающегося датировке. Может, он пришел из прошлого, может, из будущего, а может, вообще ниоткуда:
«В те темные годы, когда требовалось все больше усилий для получения все меньших знаний, неизвестный гений задался вопросом: «Зачем мучиться, устанавливая факты экспериментальным путем? Почему бы не поискать тексты из будущего, уже содержащие все эти факты?». Идеи всегда появляются ниоткуда. Творчество - вечная загадка. Произвольные тексты - всего лишь способ извлекать идеи из ниоткуда.
В наше время рациональная наука заняла подобающее ей место одного из инструментов в арсенале человеческой мысли. Произвольные тексты представляют собой неисчерпаемый источник идей, любую из которых можно испытать, сравнив с нашими. Отбор произвольных текстов, с высочайшей точностью описывающих мироздание, - вот задача для человеческого разума до конца времен. Выполняя ее, мы узнаем Бога, ибо такова и Его вечная миссия».
В высшей степени загадочно. То ли это текст шестнадцатого века, вышедший из-под пера сэра Фрэнсиса Бэкона, примечание к его «Новому Органону», то ли фрагмент еще не написанного религиозного текста будущего. Я рассказываю все это тебе, Пит, чтобы ты понял, что наше занятие - далеко не ерунда.
Мы много размышляли о том, откуда берутся произвольные тексты: из будущего, из прошлого, из информационного поля космоса? В любом случае, они могут быть и оригиналами, и подделками. Как же решить, заслуживают ли они доверия?
Существуют два метода, Пит.
Внутренняя логичность - а именно, связен ли текст? (Противоречивость лишает его достоверности.)
Внешняя логичность: как он соотносится с прочими истинами?
Первый текст соответствует обоим критериям. Конечно, внутренняя логика несколько хромает, но назвать его алогичным нельзя. Второй тоже годится. А вот третий… кто знает?
Позднее я понял, что эти тексты, при всей своей притягательности, всего лишь произвольные шумы. Прислушиваясь к затихающему эху Большого Взрыва, мы так же можем надеяться на открытие истины, как на то, что новорожденный членораздельно произнесет парадокс Эйнштейна-Подольского-Розена.
Видишь ли, когда Вселенная лежала в колыбели, сам Бог ничего еще не знал.
Но я забегаю вперед.
Хотя моей специализацией была кибернетика, я также прослушал курсы математики и физики и записался на лекции профессора Куля «Гносеология науки: фундаментальные проблемы». Лекции читали в весенний семестр, по вторникам, и длились они два часа. Аудитория представляла собой амфитеатр, обшитый дубом, с выходящими на запад окнами. Клонящееся к закату солнце озаряло плечи студентов и пол под ногами у лектора.
Профессор был маленьким седым старичком в неизменном твидовом пиджаке с кожаными нашивками на локтях. От него пахло трубочным табаком, говорил он медленно, с сильным восточноевропейским акцентом. В голосе его слышалась печаль, тоска, невосполнимая утрата.
Курс представлял собой обзор математической физики и философии науки. Сначала, когда деревья за окнами еще стояли голые, профессор Куль развивал математическое доказательство относительности времени и пространства, индивидуальных для каждого наблюдателя. То есть Эйнштейнову теорию относительности.
Далее Куль показал, что мы не в состоянии одновременно определить точные координаты и инерцию частицы. Это принцип неопределенности Гейзенберга.
По мере удлинения светового дня профессор доказывал, что материя состоит одновременно из частиц и волн (в зависимости от нашего экспериментального подхода) и что произвольные колебания этих загадочных единиц являются основой всего сущего. Так выглядит квантовая механика.
Когда на ветвях появилась листва, профессор Куль доказал с мелом в руке существование истинных, но неосуществимых постулатов - теорему Геделя. Представь себе, Пит, что этот принцип применим ко всей Вселенной! А ведь теорема Геделя претендует именно на это. Теперь ты понимаешь таинственность всего сущего.
Наконец, уже в начале лета, он доказал, что поведение всех систем, за исключением самых примитивных, совершенно непредсказуемо. Подвесь один маятник к другому - и от всей нашей математики не остается камня на камне. Две струны и два отвеса приводят и всегда будут приводить в полное замешательство изощреннейшие умы. Теория хаоса.
Профессор Куль научил меня, что картезианское представление о Вселенной как сложном, но предсказуемом часовом механизме, ошибочно. Даже с теоретической точки зрения будущее совершенно непознаваемо. Не неведомо, а именно непознаваемо. Понятно, что разум дает возможность починить подтекающий кран, но Вселенная по большей части "не подвластна разуму.