Криве-Кривейта страшный был, и люди внизу, как будто прячась от его тяжелых, что камнями катились, слов, скрывались за часовней, к которой по дороге вдоль Кревлянки, от дома Тита в сторону Яриловой горы, обхватив руками живот, шла Милава. «Что это она надумала?..» — стал спускаться, чтобы перехватить ее, Тит и успел встретить на дороге, но у Милавы было такое лицо, такие глаза, она шла так, как, может быть, идут с земли на небеса, такая она была, что люди, глядя на нее, начали креститься, и Тит сошел с дороги, а Милава скрылась в часовне.
Молиться пришла. Ну, что ж… Пусть помолится своему Богу, который неведомо кто и неведомо где…
— Дан! — позвал Тит, вернувшись домой. — Тащи барана в дровяной сарай! А ты, Юр, лопату возьми!
Вит вышел из хаты.
— Ты что надумал, отец? Чтобы Юр на баране лопатой бить наловчился? Чтоб столько мяса на такой жарище пропало? Что-то ты надумал не то… — сказал он, помогая Дану тащить барана, которого положили они головой на колоду, а Тит крикнул Юру, который взял лопату:
— Ребром! Под череп! Бей!
Юр ударил. Не совсем ребром и не под череп, наискосок по шее. «Бэ-э-э…» — пробекал баран, вырываясь, но Дан с Витом держали его крепко, а Юр еще раз ударил, и баран еще раз пробекал, и только на третий раз Юр попал, как надо, под череп, баран подрыгался и затих.
— Мне тоже так бекать и дрыгаться? Дрыгаться и бекать? — со злостью вырвал лопату у Юра, гекнул ей, как секирой, раздробил барану череп, отбросил лопату и пошел в дом Тит. — Наделал сыновей на свою голову!..
Вит поднял лопату, сходил на речку, отмыл от крови, поставил у стены около окна, в которое со злостью смотрел во двор отец. Сказал, повернувшись к братьям:
— Не хочет он умирать.
Дан потащил барана в погреб. Там, в каменных стенах, хоть и не было холодно, но все ж не так жарко, как на дворе.
— Тогда зачем вчера он сказал про лопату? — спросил Юр. — Кто его за язык тянул?
Дан закрыл погреб, навесил старый кожух на двери.
— Думал, что хочет. А теперь подумал, что нет. Человек по-разному думает.
— Ага, — кивнул на двери погреба Юр. — Баран тоже думал. А сегодня мы им поужинаем.
Это было неуважение к отцу, и Вит, как самый старший, взглянул на Юра с неодобрением.
— Ты сам думай, что говоришь.
Дан заступился за брата.
— Что он говорит не так? Дельно говорит. Где теперь еду брать, если земля пустая? Только в набегах на соседей. А отец наш воин. Да еще какой. И сила его не меньше моей. А он под лопату. Как баран.
Дану Вит ничего не сказал. Повернулся и пошел в дом.
— Он Милаву обрюхатил, — тихо сказал Юру Дан, и Юр то ли не расслышал, то ли не понял.
— Что?.. Кто обрюхатил?.. Вит?..
— Отец.
— Да брось! С чего ты взял?..
— Милава сказала.
— Когда?
— Сегодня. Как грозой огороды смыло. «Это же голод, — и заплакала. — Дитя мое умрет. И это за мой грех». Я спросил: «За какой?..» — и она сказала.
Юр подошел к брату, обнял его одной рукой.
— И ты ее не убил? Отпустил?
— Как я убью? Когда в Смоленске, как только увидел, во мне как гром ударил: «Моя!» А дотронулся — заколотило всего. Как будто бабы не было никогда. Она кинжал турецкий, кривенький такой, из паха: «Силой возьмешь — никогда твоей не буду!» А я взял. Не удержаться было. Может, из-за этого она с отцом. Чтобы отомстить… Хоть сказала, что и он силой взял. Но его полюбила. Так, сказала, что насмерть. Вот как так?..
— Что как?
— Его полюбила, меня — нет. Из-за того самого…
— Видно, не из-за того. Ты догадывался?
— Мелькали мысли. Но…
— Но не верил в то, о чем думалось?
— Не верил.
— И не спрашивал ее?