— Нет.
— Тогда зачем?
— Что зачем?
— Зачем призналась?
Дан пожал плечами.
— Не знаю. Спросил сегодня про грех — она и сказала. Проговорилась.
— Но могла ж про другой грех сказать?
— Могла.
— А сказала про этот. Почему?
Дан не выдержал, оттолкнул Юра.
— Что ты ко мне прицепился! Почему, почему?.. Голода испугалась. Или испугалась, что сам узнаю!
— Как? Сегодня отцу конец — и как бы ты узнал? Никто бы не узнал никогда. А она призналась. Почему?
Дан едва не накинулся на Юра.
— Да не хочу я знать, почему! Какая мне разница, почему! Мне надо думать, что делать, а не о том, почему призналась!
Юр не отступил, снова обнял брата.
— Да. Надо думать, что делать. Раз Милава придумала что-то.
Дан вдруг обмяк.
— Я знаю, что… Ну, догадываюсь… Помнишь, я сказал тебе, что Агну в Альконах засек, потому что ты из-за нее без руки остался. Так нет… Я там и не помнил, что ты без руки. Оно как было… Мы ворвались — Агна перед Давмонтом на колени. Ноги ему целовать. «Только не забивай Миндовга! Он не виноват! Это мой грех, это я виновата, что полюбила его и осталась с ним! Меня убей, только его не убивай!..» Давмонт растерялся, не ожидал… Тут Миндовг на нас кинулся. Давмонт его засек, а я Агну… Пополам разрубил! От шеи до паха. Курва! Я понял бы, если б за детей попросила. А она за него! Он мужа ее, семью унизил, над Кревом, над Нальшей надругался, а она… Так и Милава за отца, понимаешь? Он силой ее, а она мне: «Я его одного люблю! Хоть убей!..» Вот у мужиков такого быть не может, а у них есть. У этих баб. Так что она…
— Тит! — позвали с улицы. — Ты дома? — и не ожидая ответа, во двор ступил вайдэлот Тур со своими жрецами. — Где отец? Пора.
Из дома вышел Вит, за ним отец. В белом исподнем, перевязанный поясом с тевтонским мечом, подаренным когда-то великим князем Миндовгом. Повернулся лицом к дверям, встал на колени, поцеловал камень порога. Поднялся.
— Я готов. Юр, дай лопату… — И наклонился к уху Юра. — Если не справишься лопатой, мечем засечешь.
Вот придумал! «Мечом нельзя…» — подавая лопату, попробовал поспорить Юр, но отец не стал его слушать.
Вышли на улицу. Впереди вайдэлот Тур со жрецами, за ними Тит с мечом на поясе и лопатой на плечах, за Титом трое его сыновей. Вдоль Кревлянки двинулись к Яриловой горе.
— Тит, — спросил, когда прошли половину дороги, вайдэлот Тур. — Скажи мне, ты сдурел? Или в детство впал?
— Состарился я, Тур.
— Да при чем тут состарился, не состарился? Люди уже забыли, когда у нас кого-то лопатой забивали. После того, как сын Драговита не добил отца, и тот два года лежа промучился, стал забываться обычай. А ты за него уцепился. Почему? Только не говори, что сыновья тебя в запечье гонят. Я давно тебя знаю, ты сам их загонишь, если захочешь. Разве не так? А, Вит?
— Загонит, — сказал из-за спины отца Вит. — Если захочет.
Тит выше вскинул руки на лопату.
— Не захочу. Хотеньев во мне уже никаких не осталось. — И добавил, помолчав: — Кроме одного.
— Какого? — повернулся к нему вайдэлот Тур. — Какого одного?
Тит усмехнулся.
— Скажу — не исполнится.
— Усмехается он, — плюнул под ноги вайдэлот. — Голове на плечах быть полчаса осталось, а он усмехается…
Подошли к Яриловой горе, у подножия которой уже толпились кревляне, а на вершине, раскинув руки, стоял недвижно, как крест, верховный вещун Криве-Кривейта. В белом плаще и красной, отороченной белой тесьмой и подвязанной белым поясом с бычьими хвостами на концах, тунике. «Сейчас снова проклинать начнет…» — подумал Тит, но верховный вещун смотрел, как поднимаются вслед за вайдэлотом люди в гору, и молчал. Поднялись, стали кругом — и Тит пошел по кругу, завершая свой земной путь. Один круг, второй, третий… Шел, ни о чем не думая, ни про что не вспоминая, ни о чем не жалея, да о чем жалеть? Круг за кругом, год за годом, изо дня в день работа, пот, мозоли, кровь, войны, битвы, просвета между ними не видел — и это жизнь? Лишь под конец блеснула, как солнце на мече, любовь, но как бы украденная, так что ж: цепляться за нее? Тем более, что не у постороннего человека украденное, как Миндовг у Давмонта украл, а у сына своего — вон он стоит около вайдэлота Тура, из-подо лба смотрит, ожидая, когда его брат младший отцу череп раскроит. Так Тит на его месте и не ждал бы. В постели вместе с Милавой задушил бы…
Но Тит на своем месте. На том, на котором завершаются все круги. Четвертый, пятый, шестой… И не хочется ему никого душить, никому мстить — вообще ничего не хочется. Разве сына своего самого младшего увидеть, про которого все будут думать, что это внук — вот только одно, какое еще осталось, желание. И удивительно, что после жизни, в которой он поубивал людей больше, чем их собралось теперь на Яриловой горе, оно, желание увидеть еще одну жизнь, осталось…