Лёшенька подставляет солнцу щёки — то левую, то правую, жмурится, шепчет вслух:
— Зря боялся! Но только не понятно и теперь: куда подевались здешние жители, большие и маленькие?.. Неужто все умчались с тётей Анной обихаживать коров? И что это за слово такое: «обихаживать?» Может, ухаживать? Вот в городе соседка Надя ухаживает за своим маленьким пуделем Трошкой, расчёсывает ему хвост, уши, вяжет на шею бантик-бабочку, и если это и здесь так, то побежать на ферму, «обихаживать» коров я не прочь тоже.
Только где эта ферма, как она выглядит — Лёшенька не ведает. А тропки все пусты. Нет никого и на соседних крылечках. И вот Лёшенька топчется в одиночестве, начинает подумывать: «Не пора ли возвращаться в избу к тарелке с пирогом?»
Но вдруг рядом почти, всего лишь в нескольких шагах от палисада тёти Анны, в такой же, как у неё, бревенчатой избе что-то запостукивало, протяжно заширкало.
Верней, заширкало не прямо в избе, а под тенистым, драночным на кряжистых столбах навесом, и там, полускрытый от солнышка, двигается кто-то живой.
Лёшенька по тропке так и полетел туда.
А там меж столбов, в тени крыши, на всё ещё ледовой земле — опилки, щепки, стружки; они пахнут летним бором. А там сухая берёзовая поленница, и за ней в углу — сбитый из толстых досок длинный стол. Рядом с ним по вороху стружки переступает валенками в лаковых калошах лёгонький старичок. Стружка у него на фуфайке, стружка — в седой, клином, бороде.
Старичок строгает круглую крепкую палку. Рубанок в его коричневых ладонях сердито вышёптывает: «Ш-шух… Ж-жух!» Ну а сам старичок — это прекрасно видно! — не хмур ничуть. Он сам посматривает на Лёшеньку прищуристыми серыми глазами приязненно, он помогает Лёшеньке справиться с первым при знакомстве замешательством:
— Ага-а… Вот и Аннушкин гость! Ну, здорово бывали… Вышел я построгать, вижу — ты на крыльце стоишь. Думаю, сейчас ко мне и явишься… Как звать-то?
— Лёшенька…
— Выходит, Алексей! А меня кличут дедко Фрол.
Старик улыбается ещё открытей, меж бороды и усов вспыхивают поразительно целые, словно репки, зубы. Старик — приятен. С ним Лёшеньке делается в один миг легко.
Он спрашивает в свою очередь:
— А что ты, дедко Фрол, строгаешь за этим столом? Дедко смеётся:
— Это не стол. Это, чудашка, верстак… А строгаю я новую рукоять для лопаты. Весна вон отмыкает ключи и воды, снег скоро в речки сбежит, обсохнут огородцы, а у меня вот и лопата наготове… Грядки копать!
И Фрол добавляет почти нараспев:
— Хоро-о-ошая, брат, стучится к нам пора! Весёлая!
А Лёшенька сей же час припоминает своё наболевшее, говорит вдруг уныло:
— Ну уж нет… Ничего у вас весёлого в деревне пока не видно. Поиграть на улице и то не с кем. У вас тут ребят в деревне — совсем-совсем никого!
— Как — никого? — даже перестаёт строгать старик. — Как это — никого? У Семёновых — Юрка, у Лепёшкиных — Манька, у Бутузовых вообще детворы полная изба.
— Так чего ж не выходят на улицу?
— А вот это — вопрос. Но в целом тоже ясный! Юрка не выходит, потому что отец наверняка его заставил помогать бабушке. Заставил перебирать вместе с ней в подвале картошку… У них каждую весну мокнет подвал, а картошка мокряди не любит. Это — раз!
Старик приподымает ладонь, загибает палец, пускается в дальнейшее разъяснение:
— Лепёшкина Манька учится на машинке шить. У неё мать — рукодельница. И когда мать на колхозной работе, то Манька сама садится к машинке, сама старается над каким-нибудь шитьем. Это — два! Ну а Бутузовы ребятишки, поскольку их уйма, нянчатся друг с другом. Младшие приглядывают за меньшими, старшие — за младшими. Сами друг друга умывают, сами друг друга одевают, сами накрывают стол, завтракают… Хлопот у них полон рот! Без дела на улицу они выйдут тоже не так-то скоро.
И тут, вместо того чтобы добавить: «Три!», дедко Фрол как бы призадумывается, глядит на Лёшеньку:
— А впрочем, созвать их к тебе в дружки — задача не велика… Для этого есть одно славное средство.
— Какое? Самому их вызывать, выкликать? Так я стесняюсь.
— Нет!
И Фрол стаскивает из-под самой крыши с верха поленницы сухую дощечку, зачем-то примеряет к Лёшеньке. Когда же видит, что дощечка мальчику почти по грудь, то говорит опять непонятно:
— Заготовка в самый раз!
И берёт острый топор, дощечку быстро тешет.