Первый обнаружил то, что нам было нужно, Вася.
- Вот! - сказал он, останавливаясь.
В этом волшебном ларьке были выставлены дешевые деревенские игрушки: матрешки, паяцы-дергунчики, игрушечные дворницкие метелки, разноцветные вертушки на палочках, вроде аэропланного пропеллера, кукольная мебель, пасхальные деревянные яйца, деревянные некрашеные солдатики и другие вырезанные из дерева игрушки - птицы, медведи, кузнецы... Все эти фигурки приходили в движение, что-нибудь делали, когда их дергали за веревочку или складывали гармошкой: солдаты строились по трое, кузнец бил молотом по наковальне, медведь, кажется, тоже бил молотом, птицы что-то клевали. Были среди этих игрушек и лопатки, были железные и были деревянные, обитые внизу для прочности светлой жестью. Но мое внимание привлекли почему-то не лопатки, а маленький, но совсем как настоящий игрушечный платяной шкаф.
- Смотри, какой шкаф, - сказал я Васе.
- Да, - восхитился Вася. - С зеркалом.
- Почем этот шкаф? - спросил я у хозяина.
- Этому шкафу цена восемь гривенничков, господин хороший, - весело ответил мне дядя в высоком огородницком картузе.
- Восемьдесят копеек, - объяснил я Васе.
- Мало? - сказал Вася.
- Мало, - сказал я. - Придется купить лопатку.
- Почем лопатки? - обратился я к картузу.
- Лопатки железные - четвертак, деревянные - пятиалтынный.
Ни двадцати пяти копеек, ни даже пятнадцати у нас не было.
- А за две копейки у вас ничего нет? - спросил я.
- За две копеечки?
Хозяин поискал глазами.
- За две копеечки - вот, пасхальное яичко могу предложить.
Белое, некрашеное деревянное яйцо, плохо выточенное, с заусенцами, не показалось мне привлекательным. Я посмотрел на Васю. На его лице тоже не было восторга.
- Дорого, - сказал я. И мы пошли дальше.
- Лопатку не купить на твои две копейки, - сказал я Васе.
Вася виновато вздохнул.
- Давай тогда что-нибудь другое купим.
Что-нибудь другое купить мы пробовали. Но все, к чему бы мы ни приценялись на рынке - игрушечные вожжи, пугачи, медные нательные крестики, игрушечные сабли в черных ножнах и такие же кортики, проволочные клетки-мышеловки, гипсовые мопсы-копилки, белые детские валенки с красной узорчатой каемочкой, - все это стоило гораздо больше наших двух копеек.
Кончилось тем, что, блуждая по рынку, мы забрели в те ряды, где одуряюще пахло яблоками, сливами и другими дарами осени. Мы остановились перед горой антоновских яблок.
- Почем? - уныло спросил я, уверенный, что и яблоки окажутся нам не по карману.
- Три копейки пара, - ответил торговец.
- Три? - уже привычно огорчился я. - А за две нет?
- А за две - вот, пожалуйте, самое распрекрасное яблочко.
И торговец, поискав, выбрал на своей горе и в самом деле удивительное, огромное, зеленовато-желтое, не совсем круглое, бугристое антоновское яблоко. Не веря своему счастью, я взял тяжелую антоновку и робко протянул продавцу двухкопеечную монетку. Он кинул ее, не глядя, в висевший у него на боку большой кожаный кошель, защелкнул замочек и сказал серьезно:
- Кушайте на здоровье.
Я сделал несколько шагов и понюхал яблоко. От него пахло так, как никогда в моей жизни, ни раньше, ни позже, не пахло ни одно яблоко. Зубы мои сами собой впились в хрустящую сочность кисло-сладкого плода. Я зажмурился. Казалось, вот-вот вместе с яблоком во рту у меня начнет таять язык.
- А мне? - услышал я жалобный голос Васи.
Совесть во мне проснулась. Я покраснел.
- Да, конечно, теперь ты, - сказал я и протянул надкушенное яблоко Васе. - Кусай. Только немного.
Он деликатно откусил. Потом, не торопясь, откусил я. Потом опять он.
Так мы и шли по рыночной площади, а потом по Садовой в сторону Усачева переулка, по-братски делясь этим, как с неба свалившимся, подарком судьбы. Прохожие, оглядываясь, улыбались.
А Вася шел чем дальше, тем медленнее. Часто вздыхал, останавливался. Даже яблоко стал есть как-то без интереса.
И тут я, кажется, в первый раз за все это время вдруг подумал о том, что ушли мы без спросу, что дома нас ждут и, может быть, уже ищут. Стало сразу невесело. Тем более что и яблоко было уже съедено, и двух копеек, суливших нам до сих пор столько радости и блаженства, не стало больше в наших карманах.
Я поискал, куда бы кинуть обглоданный яблочный огрызок, и тут вдруг увидел, как из-за угла Могилевского проспекта{345} на Садовую улицу вышла процессия "сандвичей". Пять или шесть мальчиков - чуть побольше меня, облаченные в белые балахоны и в белые не совсем чистые цилиндры, шли гуськом по мостовой ближе к тротуару, и каждый нес на двух длинных палках что-то вроде картины или афиши. Это называлось - живая реклама.
Я пошел побыстрее, чтобы догнать мальчишек и посмотреть, что у них там написано или нарисовано. Нарисованы были какие-то красивые наездницы или акробатки в черных чулках, а из того, что было написано, я успел прочесть только несколько непонятных слов: "сезона"... "Луна-парк"... "Гала-представление"...
Тут я наткнулся на большой дворницкий совок с мусором, чуть не упал, кинул в этот совок, поскольку он оказался у меня под ногами, яблочный огрызок и оглянулся, чтобы взять за руку Васю. Но Васи рядом не было.
Я бросился назад. Сердце у меня быстро-быстро заколотилось. Господи, где же он? Я бежал, расталкивая людей, налетая на тумбы и фонари. Где он, куда он девался?! Может быть, обогнал меня, идет за этими дурацкими сандвичами? Я побежал догонять сандвичей, догнал их, перегнал их. Васи не было. Сердце билось теперь где-то в голове, в висках. Я опять кинулся назад, в сторону Покрова!.. "Господи! Господи! Господи!.." - шептали мои пересохшие губы.