- А чай пить пригласишь? - ухмыльнулся Сегедин.
- В следующий раз, - Рита кокетливо отставила чистенький, несмотря на осеннюю грязь, сапожок. - Сегодня нельзя. Дочка дома.
Телефон она тут же продиктовала, и Сегедин записал его в свою толстую книжицу.
Потрепав покровительственно Риту по мягким стриженым волосам, он зашагал к себе на Советскую. Минут пять мысли его были о ней: пока муж в морях, ей на зарплату воспитательницы да с ребёнком на руках, должно быть, туговато. Если дальше у них завяжется, то надо бы её поддержать: хоть на сапоги к зиме, что ли.
Потом смеющиеся глаза Риты ушли куда-то в темноту, а на их место выплыла какая-то лисья не лисья, шакалья не шакалья острая мордочка - и в то же время человечье лицо.
И пока догадался Сегедин, что это не иначе как Кригер с Одиннадцатого, и одёрнул себя, что негоже такою ерундой голову забивать, а для очищения сознания надо бы перед сном помедитировать - он дошёл уже до своего подъезда на Советской и стал думать о той работе, что ждала его на вечер. Нужно было собрать простенькую схему, чтобы свет в передней включался от открывания внутренней двери входного тамбура, а выключался бы от закрывания наружной. Следовало обойтись без фотоэлемента и сделать так, чтобы схема не путала входящих с выходящими.
Глава пятая.
Визитёр
В субботу, десятого сентября, на Одиннадцатом посту были старатели. Они шумели и ругались, что топлива мало. Кригер огрызался односложно, блуждая глазами из-под тяжёлых бровей. Старателям в конце концов стало не по себе под этим обегющим и в то же время давящим взглядом, они попрыгали в японский грузовичок и убрались восвояси.
А ночью на пост пожаловал гость.
Кригер повернул голову и увидел его сидящим на топчане, нога на ногу. Визитёр был жилист и загорел дочерна. Пальцы больших рук с тёмными окаёмками вокруг ногтей он сцепил на костистом колене. Волосы острижены ёжиком, но не как у пацана из новых, а скорее по-солдатски. Несколько сединок в тёмной густой щетине.
В правой руке у Кригера была кочерга: он как раз ковырял ею в раскрытой печке. Кочерга - опасное оружие у такого бойца. Она гнута из стального прута-десятки и закалена. Но сторож, очевидно, не спешил набрасываться на гостя. Уже не бегая глазами, а неподвижно глядя из-под бровей, он проговорил медленно:
- Неужто Фёдор Ильич?
Гость ощерился, и изо рта у него блеснул серебряный зуб.
- Люди Володей звали, - отозвался он очень обыкновенным голосом, совсем не похожим на басовое рокотание диспетчера. - А что ж вы печку кирпичом не обложите? Лениво?
- Ни к чему, - сердито ответил Кригер и снова стал шуровать в печке. Он явно был недоволен тем, что явился к нему не тот, кого он ждал.
- Как это ни к чему? - настаивал между тем Володя. - И духоты бы поубавилось, и тепло бы держалось. Скоро белые мухи полетят - поколеете тут за фанерными стенками.
- Не беспокойся, не поколеем. Скажи - а как ты, собственно, сюда попал? Я не помню, чтобы ты стучался, как воспитанные люди.
Визитёр сипло засмеялся.
- Воспитанные люди... Так то люди - а ты меня спроси, кто я такой?
- Я догадываюсь. Глаза у тебя, впрочем, странные. Не глаза, а бельма.
- Ни хрена ты не догадываешься. Зовут меня Володя, а по фамилии Шмидт. Небось слыхал.
- Не слышал, - Кригер пожал плечами. - Шмидтов много. А от тебя к тому же луком разит за версту.
- Эх, народец, - Шмидт вздохнул. - Тридцати лет не прошло, а уж ни слуху, ни духу. Так вот и все вы сгинете - никто не вспомнит...
И, видя, что сторож не проявляет дальнейшего любопытства, гость продолжил:
- Меня тут на карьере бульдозер переехал. Я заснул в холодке, а бульдозерист, хрен ему в грызло, не заметил. С гусениц потом соскребали.
Кригер с минуту - и опять неподвижно - глядел на задавленного бульдозером. В темном его взгляде любопытства было немного, испуга еще меньше - но была густая и словно бы застарелая неприязнь.
- Пьян, наверное, был, - наконец проговорил он.
Шмидт, разочарованный отсутствием эффекта, покачал головою.
- Не-ет, паря. У нас в артели пить пили, но на работе - ни грамма. В два месяца раз, бывало, примем на грудь по литру, по другому - и снова пахать. А тогда день хороший был - уж такой хороший! Дай, думаю, прилягу. Лежу, гляжу на небо. По небу облака идут. Кучевые - к ясной погоде. Я и закемарил. Спали-то по три, по четыре часа в сутки, не больше. На карьере смена, потом дома строить, потом идти руду искать... Так я эти облака и запомнил. Ха! Старатель оскалился. - Я тебе вот что скажу. Это только пока живешь, страшно, а на самом деле херня. Первый момент больно, да. Но тут же сразу и конец. Я только смеялся, когда они надо мной репы чесали. Всё им покоя не давало, что тельняшку не отодрать, так её вмололо. Так что ты не бойся, сторож.
- Я и не боюсь.
- Врёшь. Все боятся. Я и то: ножа не боялся, ствола не боялся, а помирать боялся.
- Это ничего не значит. Ты боялся, а я не боюсь. Я, к твоему сведению, не все.
Шмидт явно заинтересовался и стал пытливо всматриваться в сторожа. Наконец, откинулся к стене, щёлкнул узловатыми пальцами и усмехнулся с сожалением:
- Врёшь и не врёшь. Ты, мужик, не такой, как все. Это правда...
- Не надо называть меня мужик.
- Что так? Ты разве сидел?
- Нет.
- Так чего ж возбухаешь? Это на зоне быть мужиком западло, а на воле чего обидного? Нормальное слово.
- Может быть. Но тем не менее называть меня так нельзя.
- Ну, как хошь... А как по имени-то?
- Игорь.
- Замётано. Игорь так Игорь. А вообще я вот что тебе скажу: это сейчас ты Игорь, а я раньше был Володя. А помрёшь - и будешь ты не Игорь, и не мужик, а просто корм червям. Так что зря ерепенишься. Я, бывало, тоже...
Шмидт вздохнул. Кригер поморщился:
- Послушай, ты можешь на меня не дышать?
- Ладно-ладно, не буду. Я вообще-то не дышу, это так только, ради того, что в гости зашёл. Так от меня и несёт, как в последний день на воле... то бишь в живых. Ничего поделать не могу. Так я о чём? Ты, Игорь, конечно, в университетах учился и говоришь по-учёному, но вот насчёт не бояться - это ты соврал. Ещё как боишься. Побольше всякого прочего.
Кригер закрыл заслонку и аккуратно положил кочергу на прибитый к полу железный лист.
- Да будет тебе известно, Владимир, что я никого и ничего не боюсь. Меня многие боялись и боятся. А я нет. Точно так же я никому не позволяю называть меня лжецом.
Мертвец ещё поглядел. Зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью.
- Зачем попусту спорить? Помрёшь - поймёшь. А чего тебя сюда принесло, на эту Лопатку - такого образованного?
- Ты за моё образование не платил. А здесь я временно. Если хочешь, держу паузу. Мне, собственно, всё равно, где бы ни быть. Я странствующий эстет.
- Эстет. Хм. Смотри... Для вас, для живых, тут нехорошее место.
- Чем же оно нехорошо, позволь полюбопытствовать?
- Всем. Думаешь, хорошо, что ты тут сидишь и с мертвецом беседы разводишь?
- Ты не мертвец. Ты мне просто мерещишься. У меня чрезвычайной силы воля, но при этом и подвижная нервная система. При таком сочетании велика вероятность галлюцинаций, зрительных и слуховых. Ничего патологического в них нет, а поводом к ним может послужить длительное пребывание в изоляции от общества, как в моём случае.
- Хитро. Не зря ты, видать, учился. Но скажи мне вот что: ты про меня раньше слыхал?
- Никогда.
- Так поинтересуйся у знающих людей: был со мной случай или нет. Так и запомни: Володя Шмидт, семьдесят второй год. А потом говори галлюцинация.