ЭЛЬВИРА. Отец!
(Лопе де Агирре подходит к ней и дважды погружает ей в грудь кинжал. Кровь проступает на корсаже и юбке из желтого атласа.
Дочка Эльвира падает на колени у ног убивающего ее отца.)
Хватит, отец, довольно!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (раздирающим душу голосом). Надо еще раз, только один раз, дочка.
(Наносит ей третий удар. Дочка Эльвира умирает у него на руках. За стенами дома слышатся выстрелы, крики становятся громче.)
ГОЛОСА СОЛДАТ (из-за стены). Да здравствует Филипп II, наш король и сеньор!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Да здравствует Лопе де Агирре, мятежник до самой смерти, Князь Свободы!
(В дверь с улицы толпою вваливаются мараньонцы, перешедшие на сторону короля: Педро Алонсо Галеас, Диего де Тирадо, Педрариас де Альместо, Хуан де Чавес, Кристобаль Галиндо, Кустодио Эрнандес. За ними входят люди короля: начальник штаба Гарсиа де Паредес, капитан Педро Браво де Молина, Эрнандо Серрада, Франсиско Инфанте и еще много других. Все вооружены – аркебузами, шпагами, копьями, алебардами, пиками, кинжалами.)
ФРАНСИСКО АЕДЕСМА (родом из Саламанки, он кует шпаги в городе Эль-Токуйо, но сам толком и носить ее не умеет; указывает на Лопе де Агирре.) Этот старик, этот недоросток и есть знаменитый тиран Лопе де Агирре? Кого все так боятся? Это и есть посланец сатаны, кровожадный убийца губернаторов и монахов? Клянусь, если бы мне привелось с ним схватиться, я бы ему показал, я бы изрубил его на куски!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (глядя на него с величайшим презрением). Вон отсюда, человеческое отребье! Десять и двадцать таких дураков против меня одного, и я бы разделался с вами, да не шпагой, а пинками!
(Ледесма в страхе отступает.)
ГАРСИА ДЕ ПАРЕДЕС (положив руку на рукоять шпаги, приближается к трупу дочки Эльвиры). Меня так не ужасает, Лопе де Агирре, ваш бунт против короля, нашего сеньора, и все те злодейства, которые вы творили, как убийство этого невинного создания, почти ребенка.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Сеньор начальник штаба, я сделал это потому, что она моя дочь и я мог это сделать.
ГАРСИА ДЕ ПАРЕДЕС. Стократно вы заслуживаете, чтобы по королевскому суду вам отрубили голову.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Чтобы мне отрубили голову? Ваше превосходительство полагает, что если мне отрубят голову, или меня четвертуют, или бросят мои останки псам на съедение, то я уйду из людской памяти? Неужели ваше превосходительство не догадывается, что рассказы о моих злодействах и подвигах разнесутся по всей земле и дойдут до седьмого неба? Неужели вашему превосходительству непонятно, что король Филипп II останется в истории как Тиран, а Лопе де Агирре назовут Князем Свободы?
ГАРСИА ДЕ ПАРЕДЕС. Клянусь богом, такой дерзости я не потерплю! (Выхватывает шпагу.) Вы вынуждаете меня убить вас сию минуту, Лопе де Агирре.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Сеньор начальник штаба, дайте мне трехдневный срок, положенный по закону, чтобы выслушать меня, не убивайте меня сразу, я хочу в полном сознании сделать важные заявления. Перед смертью я хочу рассказать, сколько раскаявшихся мараньонцев и кто именно был верен королю Кастилии; я должен открыть также, кому из них надоело убивать губернаторов и монахов, жечь и губить селения, разорять королевскую казну. Я должен раскрыть обман тех, кто думает, будто все их преступления, все их дела будут прощены, едва они во весь опор побегут в лагерь короля. Я должен назвать имена…
(Пока он говорит, мараньонцы-перебежчики наводят на него свои аркебузы, запаливают фитили. Когда он произносит «я должен назвать имена», один из них, по имени Николас де Чавес, стреляет в него, пуля задевает руку.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (покачнувшись, прислоняется к стоящей у него за спиной походной кровати). Плохо стреляешь, подлый изменник!
(Другой мараньонец, Кристобаль Галиндо, стреляет и попадает вождю прямо в грудь.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРЕ. Вот это – выстрел, сукин сын!
(Подносит руку к сердцу, падает на кровать, умирает. В наступившей тишине Кустодио Эрнандес приближается к телу Лопе де Агирре, отсекает голову. И держа за пегие волосы отрубленную кровоточащую голову, выходит через дверь на улицу. Остальные во главе с Гарсиа Паредесом следуют за ним.)
ПЕДРАРИАС ДЕ АЛЬМЕСТО (выходя последним). Да здравствует король, тиран мертв!
(Антон Лъамосо по-прежнему неподвижно стоит в углу. Когда все, так и не заметив его, выходят, Антон Лъамосо приближается к телам отца и дочери, смотрит на них долгим, печальным взглядом, потом осеняет их крестным знамением и словно тень проскальзывает в дверь, ведущую внутрь дома.)
После смерти на глаза тебе пала такая темень словно тебя погребли в бездонном провале ночи черные горы из угля и агата давили на мозг студеные круги мрака вились вокруг твоего тела точно мертвые змеи великая немота объяла тебя будто туман из липкого белесого мха более века пробыл ты в этом бесцветном сне и вдруг тебя пробудил почти солнечно-яркий свет молнии гремучий раскат грома разодрал пучки твоих нервов в грохоте катаклизма раскололись скалы скрывавшие твое щуплое тело и бедная душа покатилась по ощетинившимся пропастям и синим плоскогорьям через пустыни пропоротые воем свирепых волчиц и рыком загнанных львов ты вышел к реке несущей черную пену и лохматый гигант-перевозчик повез тебя на другой берег изрыгая проклятья шлепая веслами по воде обдавая тебя брызгами тины воздух был зловонным словно ты с головой окунулся в жижу испражнений и гнили ты достиг берега где бесчисленные стервятники подстерегали твой потроха рой черно-зеленых мух вился над тобой тысячи червей липких волосатых обвивали ноги и забирались к тебе внутрь ты спустился в долину и трава в ней курилась бесприютным одиночеством болью заползавшим в сердце издали донесся галоп скачущего табуна то были полулюди-полукони они окружили тебя поднялись на дыбы и один обхватил тебя мускулистыми передними ногами и подвел к могучему потоку из огня и крови – В его кипящих волнах я буду стонать века! – ты Лопе де Агирре мятежник и после смерти ты отбивался стараясь уйти от позорного наказания и всякий раз когда ты вырывался кентавры лягали тебя копытами и ранили стрелами стадо хрюкающих чертей вонзило тебе в грудь гарпуны и столкнуло тебя в обжигающую лимфу и заставило снова наглотаться отвратительной сладковатой вязкой крови тот кто божьим судом низринут в круги ада не должен стараться выйти из бездны всякий входящий в адские двери оставляет надежду мучения там вечны и вечна скорбь и слезы богач что при жизни облачался в пурпур не получил от Авраама и капли воды чтобы остудить горящий пламенем язык и не позволили ему даже на единый миг вернуться на землю предупредить своих братьев что им уготованы тысячи мучений если они не изменят своей греховной жизни никому не выйти из адской пропасти Лопе де Агирре – Ошибаетесь ваша милость! – я выхожу оттуда в людской памяти что не дает мне умереть я приплываю по морям к острову Маргариты я скачу на белом коне от самого горизонта я возвещаю рассвет сыпля с облаков барабанной дробью я в глухую полночь печатаю хромые следы на песке крылья альбатросов это ножи заточенные моими руками чтобы рассечь свет свист бури это мой голос бросающий мараньонцам боевой клич отблеск далеких скал это я сам гнев божий сжимающий в правой руке отсеченную голову прекрасной доньи Аны де Рохас рыбаки в своих лодках поворачиваются ко мне спиной преклоняют колени и бормочут молитвы – Спаси господи нас от всякого зла! – я выхожу в степь за Баркисимето и безо всякой надежды ищу печальную тень моей дочки Эльвиры мой призрак блуждает по зарослям где прежде был дом Дамьана де Барриоса а ныне густой кустарник кишащий летучими мышами и змеями свалка где закапывают павших коз и ослов из их грубых костей восстаю я ночами когда луна идет на ущерб волосы мои словно факел негасимый ветрами ноги мои как блуждающие огни что идут по жнивью и его не сжигают рядом со мной ковыляет белая сука и принимается выть всякий раз как где-нибудь в хижине заплачет ребенок за мною следом тарахтит повозка смерти запряженная конским скелетом в вышине безутешно звонит колокол один без колокольни в руках моих колышется черное знамя меченное красными языками живой человек что хоть раз отважится взглянуть мне в глаза навек потеряет память я ухожу и опять возвращаюсь на развалины дома Дамьяна де Барриоса мои хриплые стоны раздирают шкуру ночи ничего не осталось мне от моей дочки Эльвиры только память о том как кровь проступала на желтом атласном корсаже.