Еще до наступления ночи Калье-де-Франкос и все соседние улочки — дель Ниньо, де Сан-Агустин, дель Леон и де Кантарранас — ожили и стали заполняться народом, так что вскоре там уже было не протиснуться. В тот же вечер весть о смерти Лопе распространилась по всему городу со скоростью пожара. Во всех церквях одновременно ударили в колокола, и над городом поплыл погребальный звон. Невозможно было найти хотя бы один дом, от самого аристократического дворца до самой скромной лачуги, где не были бы опечалены смертью поэта, на улицах не было видно ни единого лица, которое не выражало бы скорбь.
Уже на следующий день, 28 августа, в одиннадцать часов утра в церкви Сан-Себастьян состоялись невиданные по своей торжественности и пышности похороны поэта и драматурга. Хотя официально траур и не был объявлен (по каким причинам, выяснить не удалось), весь город высыпал на улицы, и уже в пять часов утра войти в церковь было невозможно. Погребальные обряды растянулись на девять традиционных дней траура, и в течение этих девяти дней все жители Мадрида объединились, приняв в качестве причастия общую боль. В первый день утром едва можно было пробиться в тот район, где проходила улица Французов. Сотни священнослужителей и членов различных религиозных братств пытались проложить себе путь сквозь толпу. Они приходили с зажженными свечами в руках, и среди них узнавали членов ордена святого Иоанна Мальтийского, Третьего ордена монашеского братства францисканцев, а также так называемых «приближенных к святой инквизиции» и многих, многих других. Встал вопрос о том, кто будет удостоен чести нести тело поэта к месту его последнего упокоения. Для исполнения сей почетной обязанности были избраны члены самого скромного монашеского ордена бедных священников Мадрида, в котором Лопе при жизни регулярно осуществлял свои самые трогательные акты милосердия. Толпа была столь велика и плотна, а погребальный кортеж столь длинен, что когда его «голова» уже достигла паперти церкви, гроб с телом покойного еще даже не преодолел порога дома. К народному трауру пожелали присоединиться все самые значительные и влиятельные лица из числа грандов и вельмож, высокопоставленные сановники и высшие иерархи церкви, поэты, художники, артисты и ученые; лучшие из лучших — все были здесь.
Квартал был заполнен огромной плотной толпой, и никто не мог и шагу ступить. На пути погребальной процессии на всех балконах, во всех окнах толпились люди, как бывало во время великих празднеств и торжеств, они карабкались на повозки и кареты, чтобы увидеть проплывавшее над толпой тело поэта. Когда Лопе в последний раз покинул свой дом на руках членов Конгрегации бедных священников Мадрида, рядом с гробом можно было видеть его зятя Луиса де Усатеги, племянника Луиса Фернандеса де Вега, герцога Сесса в сопровождении знатных сеньоров и кабальеро, облаченных в глубокий траур. Процессия повернула налево и медленно двинулась по улице Святого Августина, чтобы выйти на Калье-де-Кантарранас и пройти мимо монастыря ордена босых кармелиток. Это было сделано по настоятельной просьбе Марселы, дочери Лопе, принявшей постриг, дабы она смогла, несмотря на свой статус монахини-затворницы, издали узреть отца и проститься с ним. Как свидетельствовали очевидцы, самый трогательный и патетический миг церемонии настал, когда монахиня-кармелитка залилась слезами при виде лица лежавшего в открытом гробу отца. Действительно, гроб закрыли только тогда, когда стали устанавливать его в склепе.
Когда же наконец после показавшегося всем нескончаемым пути кортеж достиг церкви и гроб пронесли через врата, музыканты из королевской домовой церкви встретили его звуками чудесной музыки, что произвело на всех большое впечатление. Гроб поставили на огромный катафалк, и заупокойная служба началась во всем своем торжественно-мрачном великолепии. Песнопения, чередовавшиеся с проповедями, сопровождали обряд, а затем в церкви воцарилась тишина и к катафалку приблизился Антонио де Эррера, королевский придворный скульптор, и снял с лица Лопе посмертную маску, используя воск. Увы, сегодня эта маска, к сожалению, утрачена. Вновь зазвучали печальные песнопения, но в тот миг, когда в два часа пополудни обряд уже близился к завершению, то есть когда гроб закрыли, чтобы поместить его в склеп под главным алтарем, воздух содрогнулся от стонов и жалобных причитаний. Это было выражение боли, и выплеснулась эта боль благодаря тому, что в церкви было очень много женщин, вопреки обычаям и нравам той эпохи. Эту довольно странную особенность похорон Лопе специально подчеркнул один из свидетелей церемонии. Едва ли не все женщины Мадрида пришли в церковь спозаранку, чтобы выразить свою признательность и свою любовь тому, кто в своем творчестве защищал их и прославлял без всяких оговорок, всех без исключения.