Однако как бы ни стремился Лопе угодить вкусу толпы, он никогда не оставит попыток воспитать эту самую толпу, окультурить ее, ведь, по мнению барочного художника, именно «культура создает личность, и чем ее больше, тем личность значительней» (Бальтасар Грасиан). «Высокая» пасторальная проза и героическая поэзия, написанные по заказу его высокородных покровителей или властей, адресованная интеллектуальной элите любовная, духовная и риторически-панегирическая поэзия в стиле модных тогда античных и итальянских образцов никогда не будут отделены непреодолимой границей от его главного детища, предназначенного для самого массового зрителя, — театра. И именно театральные подмостки публичных театров и слава драматурга в конечном счете поставят Лопе де Вега в глазах современников и потомков в ряд самых великих его литературных собратьев.
К русскоязычному читателю приходит, наконец, жизнеописание одного из самых любимых и репертуарных драматургов европейской культуры. И второй раз Лопе де Вега приходит в Россию через французскую культуру — важнейшего посредника в знакомстве русского читателя и зрителя с классическим европейским искусством. Именно с французского подстрочника был сделан первый русский перевод его комедии «Сельский мудрец» (1785, переводчик А. Ф. Малиновский). Вскоре в московском журнале «Чтение для вкуса, разума и чувствований» появится статья «О гишпанском театре», опубликованная в 1792 году и содержащая пересказ пьесы Лопе Los Benavides («Бенавидесы»), и вновь пьеса была заимствована из книги на французском языке Varietés littéraires. Тогда же имя испанского драматурга начинает встречаться в трудах А. П. Сумарокова и В. К. Тредиаковского, хотя настоящий интерес к творчеству Лопе в литературных и читательских кругах появится только к середине XIX века. К испанской словесности золотого века взоры отечественного читателя обратит П. А. Катенин, прекрасный переводчик, драматург, знаток и популяризатор классической испанской литературы. Посвятив «поэзии испанской и португальской» специальную статью из своих «Размышлений и разборов», он будет сетовать на излишнее доверие русского читателя «немецкому вкусу», неприятие коим драматического искусства Лопе в сравнении с драмами Кальдерона есть оборотная сторона его достоинств. Ирония Катенина ухватит главные и отнюдь не новые претензии к испанскому гению: «Вольно же было Лопесу признаться торжественно в стихах, что он пишет не как быть должно, сам знает, что все его пьесы вздор, и поневоле угождает безумным прихотям безграмотной черни; вольно ему было, не дорожа своими трагедиями и комедиями, писать так проворно и написать так много, что всех собрать не смогли»[2].
Вскоре появляются первые прозаические переводы комедий, выполненные для чтения в публичном театре Н. М. Пятницким, а в последней трети XIX века он делает первые поэтические переводы для постановки пьес Лопе де Вега на сцене — «Фуэнте Овехуна» (1877); «Наказание — не мщение» (1877); «Звезда Севильи» (1887); «Король — лучший судья» (1891). Это было начало пути. Впереди будут бунтарская слава и запреты постановки «Фуэнте Овехуна» («Овечий источник») в Малом театре с блистательной Марией Ермоловой в роли Лауренсии; постановки пьес Лопе де Вега режиссером и теоретиком искусства Н. Н. Евреиновым, новые поэтические переводы Н. Л. Лозинского и Т. Л. Щепкиной-Куперник, сделанные специально для Театра комедии в Ленинграде и Театра Советской Армии в Москве, и блистательные постановки «Учителя танцев», «Собаки на сене», «Дурочки» на сценах отечественных театров.
Создатель испанского национального театра, драматург, принесший этому театру мировую славу, поэт и писатель, признанный и воспетый современниками, любимый и почитаемый сегодняшним зрителем и читателем, он и поныне «составляет вечный предмет наших изучений и восторгов». Эти слова А. С. Пушкина, сказанные им о крупнейших драматургах XVII века, можно с полным правом отнести к Лопе де Вега и нашему сегодняшнему искреннему интересу к его творчеству и личности.
И. В. Ершова
ПОЧЕМУ ЛОПЕ ДЕ ВЕГА БЫЛ БОЛЕЕ ИЗВЕСТЕН ПОД ИМЕНЕМ ФЕНИКС
Я — некий странный, своеобразный, единственный в своем роде Феникс в моей любви, в моей вере, в моем постоянстве и терпении.
Смутно различимый замок
Вы просите меня: не писать или не жить? Так сделайте так, чтобы я, любя, мог более ничего не чувствовать, и тогда я, держа в руке перо, смогу более не писать.