Еще немало городских жителей топило печи. Зимними днями морозно застывали над крышами косые дымки, поворачиваясь, как флюгеры, и показывая, откуда и куда летят ветры… Ловко сообразил он насчет этих дров, доказав всем, что и младший Сучков понимает дело.
В конце недели два подвыпивших пильщика, которым он неосторожно посоветовал утречком помнить, что они живут в век прогресса, соображать надо, а не полагаться на такие, как у них, ветхие орудия производства, «туда-сюда», — выследили и безбожно поколотили его в одном из дальних городских дворов. Хозяйка закрылась в доме, никто не заступился. Были они к тому же из Верхней слободки, которая всю жизнь враждовала с Нижней. Уходя, пригрозили, что будут бить каждый день… За прогресс.
Алеша вытерся, умылся в кухне — мерси, хозяйка позволила, — и запомнилось, как ее маленький сын, прячась за стулом, смотрел на кровь, стекавшую вместе с водой в раковину… Он подмигнул испуганному малышу и поругал себя. Надо было раньше учиться драться, как мать велела. Ну что ж… Слободские порядки — они научат. Дело нехитрое. Не так-то просто было испугать его.
Следующим утром он приехал на рынок, спрятав в карман тяжелый брусок от молотка, с готовностью не давать бить себя, а бить самому. И с перевязанным глазом, правда. Может, из-за этого глаза и не заметил, как какой-то тип в фетровой шляпе тщательно срисовывал его агрегат. Через несколько дней, прикатив на рынок, Алеша не поверил себе. Брусок от молотка лежал в его кармане, но удар все же нанесли ему совсем с другой стороны. У места, где толкались хмурые дровосеки, красовались три мотороллера с дисковыми пилами, и все у них было сделано почище, помастеровитей, а на боках торчало по два щитка с надписями: «Бюро добрых услуг» и «Плата по таксе».
В этот день его никто не позвал. И в следующий… Ясно!
Треща запыхавшимся мотором, Алеша покатил в соседний городок, знаменитый научно-исследовательским институтом с заковыристым названием из десятка букв. Но эту дорогу сделал он зря! Ученый городок перевели на газ и паровое отопление… Модерн! Тут отгорели печи и отдымили трубы… Хоть плачь…
Что ж ты наделало, «Бюро добрых услуг»? Какому доброму делу сунуло палку в колеса, помешало! Несколько дней он без успеха стоял на рынке… Каюк!
Даже сбыть свой небывалый агрегат поникшему Алеше не удалось Тот самый тип в шляпе из «Бюро добрых услуг» сказал:
— Мы рассчитываемся только по безналичному… — И ядовито поинтересовался: — У вас открыт счет в банке, молодой человек?
Нёбо пересохло, трудно было ответить. А тип вдруг задушевно предложил:
— Может, к нам поступишь? Пригодишься. А? Ты, видно, головастый.
Мотороллер пришлось продать через комиссионку, заметно потеряв, конечно. До вечера он проходил по той улице, где зажгла свет в своих окнах городская библиотека. Может, Надя уже получила письмо от Анки? Нет, он знал бы об этом…
Почту в слободку возил на велосипеде прихрамывающий старик с утиным носом. Во время войны он, тогда человек уже хромой, но моложавый, развозил похоронки. Раз, в День Победы, мать вспомнила, как Верховой — это была его слободская кличка — привез похоронку о Петре… Брату бы сейчас все рассказать… Но его нет и не будет, а Верховой все еще крутил педали своего велосипеда. Короткая штука жизнь, одного велосипеда на нее хватает, хотя иной день, а то и час кажется таким длинным.
Алеша договорился, что кому б ни было первое письмо от Анки, Верховой покажет, даст списать обратный адрес. Это ж не военная тайна… Старик обещал… По-человечески.
И с Надей бы сейчас поговорить по-человечески. Пройти вместе до дому. Не так сиротливо…
В библиотеке Надя была обычно строгая. Когда возвращали книги, она перелистывала все страницы, выговаривала за подогнутые углы, за пометки на полях, даже если их делали не карандашом, а ногтем, а если кто портил или пачкал самую невидную книжицу, ставила отметку в формуляре, как в школьном дневнике, и хороших книг в такие руки не давала. Из-за этого с ней шумно скандалили…
Однажды какую-то книгу у Нади взял Ящик и принес назад завернутую в золотой лист станиоли, как шоколадную плитку.
— Ты хоть читал? — спросила Надя. — О чем она?
Ящик промолчал.
Надя смеялась, когда рассказывала, спрашивала, зачем он брал книгу, и Алеша смеялся тоже, будто не понимая: «Черт его знает!» — но сам-то знал, что это все просто. Надя давно нравилась Степану. На щеках Нади — веснушки, такие рыжие, такие яркие, что их хватало на весь год, они никогда не исчезали бесследно, но Ящик…
Ящик каждый день ждал Надю то у «Гастронома», то у парикмахерской, то у кино, то даже у бани, куда Надя повадилась со своим тазиком под мышкой — для сохранения фигуры, хотя в солидном особняке Богмы была ванна с горелкой, которую топили чурками… Парилки не было.
Еще не хватает, чтобы Ящик заметил, что кто-то другой ждет Надю, и вышла драка… Алеша огляделся и увидел Ящика на другой стороне улицы. Так. Ящик — человек без нюансов, он сначала пустит в ход кулаки, а потом уж будет разбираться… Полезет — получит, Алеша теперь понял, что надо бить первым… Но Ящика-то за что? Лучше уйти…
Еще никогда Алеша не чувствовал себя таким одиноким. И это оказалось нестерпимым…
Он шагал и думал, что если бы Анка написала письмо, если б знать, где она, знать ее адрес, то на деньги, оставшиеся у него, можно было бы помчаться туда, по этому адресу… А там черт с ним! Увидеть Анку, понять, почему уехала, куда, как ей там, и можно вернуться…
Однако проходили новые дни, недели — Анка не писала.
И Верховой, которого он часто ждал на углу слободки, проезжал мимо на своем скрипучем велосипеде и мелко тряс из стороны в сторону головой, украшенной козлиной бородкой…
Алеша шагал и думал, что, конечно, слободка уже знает о провале его «бизнеса» и будет смеяться над ним. Она любит потешиться над неудачником… Но, может быть, стоило посоветоваться с Ящиком о каком-то новом «мероприятии»? Ящик мог надоумить… Он ведь и с Надей хотел поговорить: не научит ли его Андрей Никифорович Богма отливать золотые коронки? Алеша сумел бы, хотя «дело тонкое»…
Нет, Андрей Никифорович тоже посмеется, вежливей других, но тоже… Постой! Может, Ящик примет в свое «дело» на паях? Что он там затевает? Ему можно отдать оставшийся капитал. Друг все же, если вспомнить… К Ящику! Действуй, Алеша!
Круто повернув, он почти побежал назад, на ту улицу, к библиотеке… Здесь уже не было ни Ящика, ни света в библиотечных окнах… Долго же ты метался, Алеша!
Город замирал и погружался в ночь… Улица опустела, три-четыре последних, полных света окна стали черными, не хотели отставать от других, выделяться…
Алеша поднял глаза на плотно закрытые окна библиотеки и вдруг увидел, что одно — на втором этаже — приоткрыто, слабый зеленоватый свет из него, тлея где-то в глубине комнаты, едва добрался до внешнего мира, тек наружу, в темноту… И вслед за ним текли на улицу звуки рояля… Робко, неуверенно сначала, будто кто-то пробовал инструмент и свои руки, вспоминал мелодию, а потом все еще сдержанно, но раскрепощенней… И от этого увлеченней…
Окно читального зала выходило на улицу. Давно же он не был там, если вспомнить не может, когда в библиотеке появился рояль. Раньше, когда он заглядывал, не было. А теперь не заглядывает, даже стыдновато стало перед самим собой, но что поделаешь — се ля ва, как говорят городские мальчики, несколько переиначивая французское звучание на свой лад.
Алеша взялся за водосточную трубу и полез по ней к открытому окну читального зала. Может, это Надя играет, пробует рояль? Она же дома занималась музыкой! Пока он лез, звуки из окна слышались все громче и громче…
Забравшись, он уселся на подоконник… На весь читальный зал горела одна настольная лампа с зеленым абажуром, но и при ее свете Алеша узнал женщину за роялем. Это была — у него расширились глаза от неожиданности — да, это была уборщица Ариадна Арсеньевна, которая не раз просила его получше вытирать ноги перед входом в читальный зал. Это она играла! Ее широкая и короткая спина, на которой морщился серый рабочий халат, покачивалась. Как куриные крылья, расходились и сходились по бокам ее локти.
А играла Ариадна Арсеньевна складно, звуки то медленно лились, переходя один в другой, то взрывались, то пересыпались. Когда она опустила руки, Алеша захлопал. Оттого, что тихая ночь стояла за спиной и в зале было пусто, вышло довольно громко. Ариадна Арсеньевна вздрогнула и оглянулась.
— Не бойтесь меня, я не жулик, — крикнул Алеша. — Я вас знаю, Ариадна Арсеньевна!
Она пригляделась недоверчиво:
— А тебя как зовут?
— Сучков, Алеша.
— Что-то я тебя не помню… Ты зачем забрался?
— Послушать…
Ариадна Арсеньевна покачала головой, вздохнула:
— Это был Лист… Венгерский композитор и пианист…
Алеша кивал, но нельзя же только это и делать, поэтому он похвалил:
— Замечательно играли! — Причем так честно, что женщина отмахнулась и помолчала.
— Ах, послушал бы, как доченька моя играла! В консерваторию готовилась! Сейчас бы уже окончила…
— А где она?
— Не сберегла я…
Он не ждал такого ответа, не знал, как продолжать разговор, пока не спросил:
— Откуда здесь рояль?
— Бывшая директриса наша уходила на покой и подарила. Всю жизнь бессменно проработала в библиотеке и через три месяца, как ушла, умерла… А рояль оставила… читателям. Кто любит читать, любит и музыку. Это две половины одного дела. В книгах и в музыке — душа человеческая. Музыку любили Толстой и Ленин. Так она объясняла. У нас концерты проводятся, не так — ля-ля, а образовательные… Приходи завтра, будет вечер Густава Малера. — Ариадна Арсеньевна посмотрела на него и добавила: — Австрийский композитор… Две девушки из музыкального училища придут играть…
— А читатели не сердятся? — улыбнулся Алеша.
Она улыбнулась тоже:
— Так ведь завтра выходной! Только в библиотечные выходные проводим музыкальные вечера на общественных началах, а в будни… — Она показала ключик, выдернув его из рояля, белеющего клавишами под зеленоватым светом, как в воде…
Алеша смотрел на эти клавиши, и какая-то мысль вертелась в голове, уже казавшаяся удачливой… Ну!
— Ариадна Арсеньевна, зачем вы здесь с веником, со щеткой, когда умеете… — Он показал пальцами, как она играет.
— А где ж мне быть? Дома я одна, а здесь с людьми.
— Да нет! — Алеша махнул рукой. — Сможете вы, кроме этой, — он поискал слово, — содержательной музыки… например, шейк сбацать? Извините, так ребята говорят. Молодые. Повеселиться… потанцевать охота, а куда ни придешь… Где у нас танцуют? На ткацкой, на макаронной фабрике — в их клубах, в клубе кожзаменителей… И везде что? Краковяк! А тут, — он великодушно показал на рояль и Ариадну Арсеньевну, — живая музыка!
— Шейк?
— Я пластинки достану. Послушаете, сможете подобрать? У нас есть тетя Варя с баяном, но это ж… По сравнению с вами — полная самодеятельность! А вы сели — сыграли! — распалялся Алеша. — Что вам стоит?
— Смогу.
— Ребята не поскупятся. Насчет денег. Моя треть.
Ариадна Арсеньевна заскрипела стулом, отодвинула его и встала. И ушла… Не было ее довольно долго. Наконец появилась. С длинной щеткой, которую несла уже над плечом, замахнувшись. Она шла через читальный зал, брякая стульями у столов, раздвигая их по дороге. Губы поджала, и на них появились трещинки. Сейчас ударит!
Но Ариадна Арсеньевна крикнула, подходя:
— Слезай!
— Как?
— Как влез!
Уцепиться здесь за водосточную трубу было трудней и рискованней, чем внизу, однако Алеша изловчился, поехал по трубе, отрывая пуговицы, и через минуту был на тротуаре. Здесь его ждал милиционер.
Он дал Алеше отряхнуться и протянул к нему руку:
— Пошли!
— Я сам! — сказал Алеша.
Некоторое время шли молча.
— Трезвый? — спросил милиционер.
Вместо ответа Алеша тоже спросил с недоброй усмешкой:
— Она вам позвонила?
— Догадливый!
В отделении милиции начали составлять протокол, но, кроме «влезания по водосточной трубе с целью послушать музыку», ни в чем его обвинить не могли, хотя милиционер два раза звонил библиотечной уборщице, задавал вопросы и слушал, повторяя:
— И все?
Был он старый, почти как батя, с прокуренными усами, с глазами в дряблых складках, как у лягушки, но дослужился только до одной маленькой звездочки и поэтому, наверно, вел себя тихо.
— Зачем тебе деньги? — спросил он, положив трубку.
— Если б вы знали, как нужны! — воскликнул Алеша и замолчал, уронив голову лицом в ладони.
— Не хочешь, не рассказывай…
Если бы не эта фраза, Алеша так и просидел бы до рассвета. А тут вдруг заговорил и рассказал все: и про бегство Анки, правда, не называя ее имени, и про дисковую пилу с мотороллером, не стараясь разжалобить, а просто…
Они сидели за столом у деревянного барьера, обтертого людскими локтями, в пустой милицейской комнате, и вели среди ночи не казенный, а самый человеческий разговор, какого давно ждал Алеша. Его хотя бы слушали…
— Так это твое изобретательство в «Бюро добрых услуг»? — спросил милиционер, угощая Алешу сигаретой. — Видел. Дровишки так и летят! Режет, как бритва. Хм! — Он зажег спичку и покачал головой. — А теперь за Ариадну! Чтоб шейк бацала? И-эх, глупость!
Алеша в упор смотрел на старого младшего лейтенанта и думал примерно так: «Глупость… Еще какая глупость! Но до чего бы ты дошел, дед, на моем месте? От отчаянья! Тут же не бывает предела!» А дежурный дед говорил:
— Талант, направленный на самообогащение, уродует личность! Чьи слова? Золотые!
Дал Алеше прикурить и снова помотал головой. А потом спрятал в ящик недописанный протокол и сказал:
— Иди спать! И смотри, не теряй голову! Запасной ведь нет.
Это все было, конечно, правильно, но Алеша шагал и думал… Уродует личность! Философия для устроенных! Ради Анки он готов был изуродоваться хоть физически.
Навстречу текли слобожане, работавшие в городе. Оглядывались на скамейку тети Вари: заиграет ли вечером баян? В последние дни тетя Варя не играла… Не было привычной музыки, и вот люди оглядывались на пустую скамейку. Онемела слободская улица. Почему? Почему вечерами тетя Варя не встречала слобожан бравыми маршами, как всегда?
И стало ясно вдруг, что она продала свой баян, чтобы дать деньги ему, Алеше! Как же он раньше не допер? Откуда ей было взять еще? Помидоров для рынка она не сажала…
Но ведь это был не просто баян!