Ах, Анка, Анка, что ты наделала!
Ничего, Алеша! Се ля ви, как говорят мальчики. А ты уже не мальчик… Жизнь!
Сейчас придет и будет пить чай из редкого сервиза. С райскими яблочками… Может быть, одна такая яблоня и осталась где-нибудь у Богмы! А завтра вся слободка заговорит о том, что Алеша, к которому Надя с детства тянулась, поумнел.
Веселая будет свадьба! Богатая. Знатная.
А потом? Придет из армии, окончит институт. Спокойно и уверенно. И выберет себе место по вкусу, подальше отсюда. И Надя поедет с ним; куда он скажет, хоть в деревню, это уж точно.
Думая так, Алеша на улице столкнулся с матерью. Сучкова оглядела его: белая рубашка и галстук произвели впечатление, судя по тому, как задержались на них ее обложенные морщинами глаза.
— К Распоповым? — спросила она брезгливо, а не гневно.
Алеша промолчал. Мать ждала.
— Она тебе ребенка привезла, — сказала мать.
— Какого ребенка? — растерялся Алеша. — Где он?
— В животе.
Мать усмехнулась громко и жестоко. Стало жутко. Ничего умнее придумать не могла. Ну, Сучкова!.. Фантазия на уровне амебы. Ну, мать!..
В стороне остались береза и пустой пень — там, куда крылом взлетала мягкая лужайка… Запершило, засаднило в горле…
Анка все сказала ему сама. Все. Все, как есть. Никто ее за язык не тянул. И о ребенке сказала бы… Анка прекрасна… Оттого она и прекрасна, что честна. Вот почему так горько, что жизнь развела их…
Но не думать о ней… Анка была с другим, раздевалась, ложилась к нему в постель… Ну, что еще представить себе, чтобы изгнать ее из каждой своей клеточки? А чего еще надо? Хватит!
Он правильно и твердо шагал. Надо жениться и поставить точку. И это станет так же непоправимо, как то, что сделала Анка. Он уже решил. По-мужски… Анка прекрасна, но Надя еще прекрасней. Да!
— Эй!
В том месте, где забор, оттесняемый взгорьем, подходил вплотную к особняку, под окном, в пятне света, падавшего на траву, сидел Гутап. На газете, аккуратно подстеленной под себя…
— Опять ты? Я предупреждал тебя, — напомнил он.
Алеша подтянул узкие брюки и опустился на траву рядышком, ощутив такую усталость, что едва достало сил, чтобы вытянуть из кармана пачку сигарет.
— Сижу, — сказал Степан, — будто знал, что ты придешь. Зачем она тебе? Ответь, пожалуйста… Я уже спрашивал…
— Надя?
— Анка вернулась.
— Нужна.
— Уходи, Алеша.
— Слушай, — попросил он, вытряхивая сигареты и угощая Степана, — пусть сама выбирает!
— Так! — Степан засмеялся. — Анка скоро мамочка, а ты, значит, на заранее подготовленные позиции?
— Степан!
И так мирно, так печально остановил его Алеша, что тот осекся и перестал смеяться.
— Откуда знаешь про Анку?
— Слышал.
— Треп! — сказал Алеша неверяще.
— Твоя мать сейчас была…
— Тут?
— А где? Старые Богмы в городе, какой-то вечер в поликлинике, юбилей… Надю с Сучковой одних оставили…
— Ну?
— И разговор было слыхать, — продолжал Степан. — Форточка открыта… Тепло уже!
— Про Анку? — требовательно перебил Алеша.
— Надя сказала твоей матери, что Анка беременная. Анка ей сама призналась… Прибегала: как быть?
— Анка?
— Прибегала советоваться. Все ж таки врачи… Хоть и зубные…
— Наговаривает!.. Наговаривает она на себя!
— Возможно… Сказала, как его зовут.
— Кого?
— Который ребенка сделал.
— Как зовут его?
— Константин какой-то.
Степан рассказывал сам, похоже, ошеломленный новостью. И, видно, не отдавая себе отчета в том, что помогает Алеше оторваться от Анки, да так, чтоб не оглянуться… Спасибо тебе, Степан. Ты не понимаешь, что во вред себе говоришь, но ведь новости — они для того и новости, чтобы их тут же распространять! Особо те, что людей порочат. Как же! Слободка знает это от века. И Степан говорит, не удержался…
А, может, Степан сочувствует? Может, правду пишут, что любовь делает людей лучше? И Степан стал выше и лучше самого себя, потому что любит Надю с веснушками, забрызгавшими ее лицо… Любовь возвышает…
Уже под дубом, возле самых Анкиных ворот, Алеша остановился. Чтобы легче стало дышать… Двести лет рос на земле этот дуб… Для чего? Будет на качелях, подвешенных когда-то Сергеичем, качаться Анкин ребенок…
А зачем ты примчался под этот дуб, Алеша? Чего ты прибежал сюда? Он боялся за Анку. С ума сойти, но он жалел ее. Засудачит слободка — не остановишь. Ей теперь лучше носа из-за калитки не показывать, Анке.