Они выпили и принялись за еду.
– Женить тебя надо, Мишка, – сказала буфетчица.
– На тебе, что ли, женить?
Все трое засмеялись.
– Вон она все замуж просилась. – Серков кивнул на Тамарку. – Небось больше не захочется.
Молодая помрачнела.
– Подумаешь какая! – опять рассмеялась буфетчица. – Ну пошумит маленько. Зато зарплату домой несет.
– Покалечит он ее, будет ей зарплата.
– Ей-богу, сбегу, – вздохнула Тамарка. – Вчера опять лез…
Толик быстро и жадно ел, уставясь в тарелку.
– Ты зачем пацана с собой таскаешь? – вытирая губы, сказала Серкову буфетчица. – От тебя одна порча.
– Земляк. – Серков насмешливо покосился на него. – С нашего двора. Ты же, Нелька, батю его знаешь. Это Федьки Оськина сын.
– Какого еще Федьки?
– Козла.
– Козла? – обрадованно закричала она. – Которого посадили?
– Ну.
– Ой-ой! – Она покачала головой, сочувственно глядя на Толика. – Хороший мужик, шебутной только. Сколько он тут у меня выпил…
И Тамарка с интересом присматривалась к Толику.
– А болтали, на Козла вроде сынок его показания давал, – вспомнила она. – Этот, что ли? Или брат?
– Он и есть.
– Ах, гаденыш! – Буфетчица всплеснула руками. – Ты что же это? Отца родного посадил?
Парень потемнел, в руке у него очутилась пустая кружка, но Серков успел перехватить его кисть.
– Пусти! – прошипел Толик, пытаясь вырваться.
Женщины, выпучив глаза, смотрели на них.
– Ах ты, бандюга! – Буфетчица вскочила. – Ты у меня в отделении ночевать будешь! Я те замахнусь! Я его кормлю, пою, а ты на меня грабками машешь?
– Тихо, – сказал Серков. – А ну, не базарь.
Он выпустил руку Толика. Тот хотел встать, но Серков придержал его:
– Со мной пришел, со мной уйдешь… Налей, невеста, в горле сухо.
Буфетчица повиновалась, ворча.
– Это все – веники, – назидательно сказал Серков и засмеялся. – Ну, за дружбу!
Он примерился и бросил биту. Она легла точно в центр, но вместе с “маркой” вышибла еще один городок. Он выложил фигуру заново и пошел обратно.
Пустырь затерялся среди котлованов, из которых росли этажи. Город шагал все дальше в степь.
Теперь он долго целился. Лицо его как будто твердело. Обозначились скулы и сомкнутый рот. Он качнулся назад и бросил.
“Марка” вылетела чисто, звякнула о проволочную сетку. Помешкав, Толик взял вторую биту и шагнул вперед.
Бросок вышел неловкий, бита вертелась. Неожиданно, ударившись об асфальт, она подскочила и выбила из “города” все четыре чурки.
Он закурил. Теплый ветер трепал его рубаху. Где-то по соседству, несмотря на ранний час, ворчал экскаватор.
Толик собрал городки, снова выложил “письмо”. Вернувшись на дальний кон, он положил биты на землю и закатал рукава.
Он стоял у окна на лестничной площадке. Голоса и обрывки смеха долетали до него со двора, из темноты. Где-то наверху настойчиво мяукала кошка. Он стоял и ждал, равнодушный к шорохам чужой жизни, не оборачиваясь на шаги.
Глухо стукнули двери лифта, гудение поползло вниз. Он видел в стекле отражение кабеля, бегущего за сеткой шахты. За стеной растаял бой часов. Подъезд спал.
Должно быть, он тоже заснул. Он встрепенулся – ему почудился взгляд, уставленный на него из набухшей тишины. Кошка замерла на ступеньке, подняв лапу, и настороженно смотрела на него. Он не двигался. И кошка не решалась пробежать, томилась страхом. Вдруг она стремглав метнулась мимо, и мгновением позже он услышал поворот замка и почувствовал толчки крови в горле.
Маша спускалась с ведром в руке.
– Может, тебе раскладушку здесь поставить? – сказала она, открывая мусоропровод.
На ней был фартук, его щека улавливала тепло, исходившее от ее голых рук. Напрягшись, он почему-то вслушивался в шуршание мусора в трубе.
Маша стала подниматься. Он рванулся за ней, догнал, схватил за руку:
– Не уходи! Просят тебя, не уходи…
Она смотрела на него с удивлением.
– Ей-богу, ты псих, – сказала она, высвобождаясь.
Она поставила ведро на ступеньку и прислонилась к перилам:
– Ну? Чего скажешь?
Он растерялся.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Вот видишь, – улыбнулась она. – Мне скоро двадцать три будет. А ты еще ребенок.
– Это ничего не значит, – буркнул он.
– А ты жениться на мне решил?
Он кивнул.
– Давно?
– Как увидел.
Она смеялась и качала головой:
– Какой ты дурачок! Ладно, иди домой, поздно. У тебя дом-то есть?
Он насупился:
– Почему же нет?
Среди ночи мать проснулась.
Поезд простучал по мосту, шум его угас в степи на том берегу. За окном было тихо и черно.