Мы все называли её Томочка.
Однажды случилось так, что моя ладонь нечаянно коснулась её груди, и я поразился тому, какая она у Томочки большая и упругая. Училась Томочка очень хорошо, и поэтому мы все были очень удивлены, когда по школе пополз слушок о том, что наш туповатый Толян заслужил её благосклонность.
Немудрено — в физическом развитии Толян обогнал нас всех.
Он был так нахален и самоуверен, что мог запросто схватить за грудь любую девчонку нашего класса.
При всех!
— Пусти, дурной! — пищала та, сбрасывая с себя его лапы.
— Какие крепкие у нас яблочки! — радостно кричал Толян.
— Ты нахал! — лицо девчонки становилось пунцовым.
А Толян крепко прижимал её к себе и громко пел:
«И дорога-а-я не узнает, Какой у парня был конец!»
Признаюсь, в своих отношениях с Иркой я невольно пытался подражать Толяну. Казалось, что именно так и нужно обращаться с девчонками — нагло, нахально, дерзко.
— Что посмеешь, то и пожмёшь! — тоном наставника говорил мне Толян.
Итак, меня звали «на хату».
Причём, не просто так. Меня звала моя любимая девушка.
Двое на двое.
Если я тоже пойду.
Вроде, всё понятно.
Что-то жарко-душное возникло в груди и уже не отпускало меня. Наконец я понял, куда и зачем она меня зовёт. Толян рассказывал, как проходят такие вечеринки. Немного еды, много вина, немного танцев и много жаркой возни на скрипучем диванчике, одна парочка в одной комнате, вторая в другой. И тут уж как повезёт.
Так сказал Толян.
Предчувствие было такое, что повезти может. Причём сильно.
Хотел ли я этого?
Конечно, хотел.
Хотел и боялся.
Наши ежевечерние объятия с Тамарой становились какими-то неразрешимыми. Мы целовались до одури, до боли в зубах, до припухших губ. Я расстёгивал её тонкий плащик, пуговки кофточки, и ладонь моя проникала к нежной коже.
Когда мои пальцы прикасались к упругому соску девичьей груди, то мне казалось, что ещё минута — и сердце непременно выскочит из моего бренного тела. Так оно колотилось.
— У тебя холодная ладонь, — шептала Тамара, но не отталкивала меня.
— Сейчас она согреется, — дрожащим от страсти голосом обещал я.
Ладонь и впрямь быстро согревалась.
Но вечера становились всё холоднее и холоднее, и я, прежде чем отправить свою руку на встречу с чудными холмиками моей подружки, прятал ладонь в карман и некоторое время энергично теребил пальцами в надежде, что они хоть немного согреются.
— Тебе не больно? — спрашивал я и осторожно сжимал грудь девочки.
— Нет… — тихо и покорно шептала она.
— Тебе приятно, когда я так делаю? — продолжал я познание жизни.
— Да… — выдыхала мне в шею Тамара.
Я умирал от любви.
И несколько совершенно блаженных минут, когда я решался, а Тамара позволяла, чтобы моя трепещущая от волнения ладонь скользнула под короткую юбку, вверх по упругому бедру. Пальцы касались маленькой застежки, на которой держались чулки, каждый раз я, словно впервые, набирался смелости, чтобы передвинуть руку чуть выше и ощутить жаркую нежность узкой полоски голого тела между верхним краем чулка и кромкой маленьких трусиков.
— Я люблю тебя! — клятвенно шептал я.
Никакие другие слова не могли звучать в эти мгновения.
— Я тебя тоже люблю, — едва слышно отвечала Тамара.
Я легонько шевелил пальцами и едва не стонал от восторга, когда чувствовал, как бедра моей любимой немного раздвигаются и словно приглашают меня в огненный омут неведомого.
Но ни на что большее я не претендовал.
Я сам определил для себя границы дозволенности. Моя ладонь на бугорке её лона, но только поверх тонких трусиков. Признаюсь, не получалось, чтобы мои пальцы лежали неподвижно, хотя Тамара просила меня об этом.
— Не двигай рукой, — едва слышно шептала она.
— Почему? — притворно-наивно спрашивал я.
И легонько ласкал пальцами заветное местечко.
— Ну, не надо, — задыхающимся голосом повторяла Тамара.
Но почему-то не отталкивала мою руку.
— Люблю тебя, — говорил я и продолжал свои ласки.
— Ну, пожалуйста… Не надо…
— Но почему?
— Прошу тебя…
— Разве тебе больно?
— Нет…
— Может, тебе неприятно?
— Я этого не говорила.
— Тогда — почему?
— Это слишком…
— Что?
— Слишком… По-взрослому…
— Но мы ведь не дети.
— Но и не взрослые.
— Мне хочется тебя ласкать, — искренне говорил я.