— Я боюсь…
— Чего ты боишься?
— Что ты меня разлюбишь.
— Почему я тебя разлюблю?
— Потому что ты подумаешь, что я слишком доступная.
— Что ты такое говоришь! — возмущался я.
А сам невольно вспоминал тот вечер, когда я увидел, как Лёшка стоял на коленях, а его башка была между ног Наташи. Хотелось спросить приятеля, что он при этом ощущал, но я не мог этого сделать. Ведь тогда Лёшка понял бы, что я подсматривал за ними.
Не специально, но всё равно — подсматривал.
Нехорошо.
Вот и получалось: меня распирало жуткое любопытство, но я вынужден был молчать.
А жизнь, природа брали своё.
И вот Тамара позвала меня «на хату».
Признаться, в таком мероприятии мне ещё не приходилось участвовать.
Как и что сказать родителям?
Проблема была только в одном — событие планировалось на ночь, и я знал, что из дома меня ни за что не отпустят. Не пришло ещё моё время гулять по ночам. Лето закончилось, и родители урезали лимит моих вечерних прогулок. К десяти я должен был быть дома.
«Как штык», — так говорил мне отец.
А тут — после десяти только собираемся.
Тоска родилась где-то глубоко, в самом дальнем уголке моей души. Но, родившись, она уже не покидала меня, а лишь нарастала и нарастала.
— Давай не пойдём, — уныло промямлил я.
— Ты что? Почему? Уже все договорились, — ласково шепнула Тамара.
— Не знаю… — я не узнавал своего голоса.
— Тебя что, не отпустят? — удивилась она.
Какая догадливая!
Наверное, нужно было честно сказать, что да, не отпустят, и я даже не буду пытаться спрашивать родителей — мне всё равно не разрешат идти «на хату». Быть может, Тамара поняла бы меня.
Быть может.
Но я ответил иначе.
— С чего ты взяла?
— Подумала.
Я увидел, что она улыбнулась.
Нашла, чему радоваться!
— Неправильно ты подумала. Просто я не хочу!
— Не хочешь?! — изумлённо спросила Тамара.
— Не хочу! — нагло заявил я.
— Странно как-то… — она смотрела мне прямо в глаза.
— Ничего странного! — с вызовом прокукарекал я.
— Мне казалось…
— Кому кажется, тот крестится!
О, небо! Зачем я так сказал?
Тамара отвела взгляд, и губы её задрожали.
Неожиданно закапал дождь.
С минуту мы стояли молча.
Нужно было взять её за руку и перевести всё в шутку, но вместо этого я тоном тренера-наставника посоветовал: «Сходи с ними. Побудете втроём, говорят, такие варианты очень интересны в интеллектуальном отношении».
А вот ехидничать не нужно было вообще. Умник!
«В интеллектуальном отношении!» Козёл!
Как слышится, так и пишется: «Козёл»!
— Хорошо… — тихо и обречённо произнесла Тамара.
Она резко повернулась ко мне спиной и быстро зашагала прочь.
А я остался один.
Дождь усилился.
Не помню, как я пришёл в тот вечер домой.
Отец и мать ждали меня — жизнь шла, как обычно, но, простит меня небо, в ту минуту у меня было одно желание, чтобы они, родимые, уехали куда-нибудь на день-два, и тогда я смог бы всё-таки пойти «на хату». С моей Тамарой.
Но родители были веселы и довольны своей жизнью и никуда не собирались уезжать.
«Заветный» вечер приближался.
Весь день накануне я не мог найти себе места.
Странное дело, случилось так, что после того ужасного разговора я больше не виделся с моей Тамарой.
И этот вечер настал.
Родители легли спать пораньше — «завтра праздник!».
Я выключил свет и долго стоял у окна, пронзая взглядом черноту осенней ночи.
Там, вдали, был дом, где, быть может, именно в эту минуту моя девушка тоже печалилась об мне. Хотелось, чтобы наша грусть была взаимной. У меня не было сомнений — Тамара думает обо мне. Ей, как и мне, должно быть, не до веселья.
Я не спал всю ночь. Мелкий осенний дождь стучал в окно.
Мерзкая, липкая тревога не давала даже прикрыть глаза.
Откуда она взялась? Не знаю. Давило сердце.
И всю ночь я так и пропялился в потолок.
Заснул я только под утро и проспал до самого обеда. Моя мать решила, что в честь праздника это вполне допустимо.
Весь день я не мог найти себе места.
Меня раздражало всё: и бравурные марши, и приветствия руководителей партии и родного правительства, и рапорты победителей социалистического соревнования, и развесёлые комедии тридцатых годов, мне хотелось метнуть в экран телевизора что-нибудь увесистое. За праздничным столом даже самый лакомый кусок не лез мне в горло.