Наш экипаж, состоявший из тридцати человек, не высказал ни малейшего ропота. Помимо того, что Назиас был для них предметом почти суеверной веры, «Тантал» (это название нашего корабля) был снабжен такой массой провизии, был так богат, так удобен и так обширен, что никто не был испуган провести на нем ночь в несколько месяцев. Водворение совершено было с быстротою и большим порядком, а день, когда бледное сентябрьское солнце показалось нам на минуту и скрылось за острыми горами ледника Гумбольдта, чтобы не появляться более очень долго, был отпразднован на берегу с настоящей оргией. Назиас, выказывавший до сих пор такую строгость к дисциплине и такую экономию в запасах, позволил экипажу напиться допьяна и наполнить дикими возгласами, пением и криками глухую атмосферу потемок и тумана, укутывавшую нас.
Тогда он привел меня в свою каюту, которая всегда была прекрасно натоплена, уж не знаю каким способом, и заговорил со мною так:
— Ты удивляешься, без сомнения, дорогой мой Алексис, неосторожности моего поведения; но знай, что я все предусмотрел и действую вовсе не случайно. Этот жалкий экипаж, клики которого раздаются у нас в ушах, осужден на погибель здесь, так как он с нынешнего дня становится для меня совершенно бесполезным и довольно неудобным. Я намерен продолжать один с тобою и шайкой охотников-эскимосов, которые должны присоединиться к нам сегодня ночью, мое путешествие по морю крепкого льда до свободного моря, составляющего цель моих трудов. Приготовься же к отъезду через несколько часов и запасись всеми необходимыми письменными принадлежностями, чтобы записывать происшествия нашего путешествия, которое отныне будет интересно.
Несколько минут я стоял, как ошеломленный.
— Подумали ли вы о том, что говорите, дядюшка? — произнес я, наконец, делая над собой усилие, чтобы не раздражить моим негодованием того, кому я так неосторожно вверил мою судьбу. — Разве вы не удовлетворены тем, что беспрепятственно достигли местности, которой ни один корабль не выбирал себе для зимовки, тем, что вы не потеряли еще ни одного человека, тем, что у вас не украли ни одного запаса вашей провизии? Каким образом можете вы верить в возможность идти далее, при продолжительном отсутствии солнца, по самому сильнейшему холоду, который только могут выносить дикие животные? Как можете вы льстить себя надеждой на приход этих дикарей, когда вы знаете, что эти несчастные закупорены теперь в нескольких стах лье к югу в своих снежных хижинах, натопленных до девяноста градусов? И еще более удивительная вещь, как можете вы допустить мысль о том, чтобы оставить погибнуть здесь такой храбрый, такой превосходный экипаж, презирая все божественные и человеческие законы? Это одна из тех ужасных шуток, которыми вы поклялись испытать меня, но которой не поверит и четырехлетний ребенок, так как, если вы не заботитесь о ваших храбрых товарищах по путешествию, то, я думаю, вы хоть немножко заботитесь о средствах вернуться в Европу и о великолепном корабле, который не может обойтись без ежедневной поддержки и забот о нем!
— Я вижу, — возразил Назиас, разражаясь хохотом, — что осторожность и человечность приятно гармонируются в твоем мозгу. Я вижу также, что страх и холод ослабили твой бедный мозг, и что пора оживить тебя средством, которого ты не сознаешь, но которое всегда на тебя прекрасно действовало.
— Что такое хотите вы сделать? — вскричал я, испуганный его жестоко-насмешливым взглядом.
Но прежде чем я успел дойти до двери его каюты, он вынул из-за пазухи маленькую бронзовую шкатулочку, с которой никогда не расставался, открыл ее и быстро поднес к моим глазам огромнейший бриллиант, необъяснимое влияние которого совершенно подчиняло меня его воле. На этот раз я выдержал его блеск и, несмотря на невыносимый жар, распространяемый драгоценным камнем на мою голову, я в то же время почувствовал какое-то острое сладострастие.
— Прекрасно, — сказал Назиас, пряча его снова в шкатулку, — ты к нему привыкаешь, я это вижу, и действие его становится превосходным. Еще два-три испытания, и ты будешь видеть в этой полярной звезде так же ясно, как и в твоем жалком жеоде. Теперь твои сомнения рассеялись, твое доверие вернулось и твоя трогательная чувствительность достаточно окрепла. Не ощущаешь ли ты известного удовольствия подвергаться этому магнетическому току, освобождающему тебя от тяжести твоего излишнего разума и от тяжелого багажа твоей маленькой педагогической науки? Ну, полно, полно, все идет прекрасно. Я слышу восхитительное пение наших новых товарищей по путешествию. Через минуту они будут здесь. Пойдем, встретим их!