Я старался доказать моему дядюшке Тунгстениусу, что я не могу быть в одно и то же время в полярной стране каменоломной травы и в нашем ботаническом саду Фишгаузена, что мои собаки, уснувшие на маленьком островке Кеннеди, нисколько не угрожают его куртинам, и что Лора не может выйти замуж в отсутствие ее отца, но его ум был настроен крайне странным образом, и его, по-видимому, ничуть не смущали эти несообразности.
Тут к нам подошел Вальтер и до такой степени стал на сторону идей моего дядюшки Тунгстениуса, что я был побежден и согласился показать им, как эскимосы сколачивают снег наподобие камня таким образом, что он выдерживает сильную жару их жилищ, и что они не имеют иной постели, кроме этого искусственного драгоценного камня. Для того чтобы сделать такую же попытку у нас, стоит только привести побольше снегу летом в наш сад в Фишгаузене. Во сне меня не покидало сознание времени года, и я знал, что теперь в Фишгаузене июнь, и розы в полном цвету.
Мы были серьезно озабочены отысканием этого необыкновенного снега, когда Лора принесла нам большую охапку гагачьего пуху и уверила нас, что из него можно прекрасно сделать эту массу; мы без всякого возражения принялись за постройку и, когда мы соорудили стену в пятнадцать квадратных метров, подул сильный ветер и наш грот разрушился, а весь гагачий пух разлетелся по воздуху при взрывах смеха моей кузины, которая подбирала его пригоршнями и хлопьями бросала мне в лицо.
Эти грезы занимали, если можно так выразиться, мой сон, но я был пробужден радостными кликами. Наши эскимосы, они уже встали, так как был уже день, если б нас не окутывал непроницаемый сумрак полярной ночи, увидали стаю диких уток, пролетавшую над нашим островком. Эти птицы, утомленные перелетом или мучимые недостатком пищи, давались прямо в руки, и тут произошло настоящее побоище, бесполезная, возмутившая меня жестокость, так как у нас был еше избыток провизии, и количество наших жертв далеко превышало то, что мы могли съесть и увезти с собою. Мой дядюшка нашел мою чувствительность неуместной и стал над ней смеяться с таким пренебрежением, что мои подозрения возродились снова. В его обыкновенно серьезной и добродушной физиономии я видел выражение такой жестокости, которая напомнила мне сцену или грезу о сцене на корабле. Что же касается меня, то я был расстроен убийством этих стай перелетных птиц, которых мой дядюшка называл глупыми, между тем как они не издевались над людской глупостью, так как спокойно давались нам в руки, как бы прося покровительства и дружбы.
После нескольких дней отдыха и раздолья в гроте мы снова тронулись в путь, направляясь все к северу по льду, почти везде гладкому и блестящему. Как только я очутился в санях, горячка снова овладела мною и, чувствуя, что в голове у меня путается, я сам привязал себя к моей повозке, чтобы не поддаться желанию выскользнуть из нее и таким образом не подвергнуться ужасающему одиночеству. Я не знаю, въехали ли мы снова в полосу тумана, померк ли полярный свет или погас наш маяк.
Мы неслись в потемках как бы по воле случая, и я чувствовал, что леденею от ужаса. Я ничего не видел ни перед собою, ни позади себя. Я даже не различал моих собак, и легкий шум моих саней не достигал моего слуха. Минутами я воображал, что я умер и что мое бедное «я», лишенное своих органов, несется к иному миру, уносимое порывом своей таинственной непорочности.
Мы все стремились вперед. Темнота рассеялась, и луна или какое-то светило, матовый блеск которого я принял за луну, показало мне, что мы находимся в ледяном туннеле длиною в несколько лье. Время от времени какое-нибудь отверстие в кровле позволяло мне различать необъятность или узость этого ледяного прохода; затем все исчезало и в течение более или менее продолжительного времени, которое иногда, по моему мнению, длилось более часа, мы погружались в самый густой и самый ужасный мрак.
В одну из этих минут я почувствовал внезапный прилив утомления, отчаяния или раздражения. Думая, что я не увижу более света и говоря себе, что я или слепой или сумасшедший, я начал развязываться со смутным намерением лишить себя жизни; но в это самое время ледяная кровля расступилась надо мной и я отчетливо увидал, что Лора бежит ко мне. Я едва имел силы испустить радостный крик и протянуть к ней руки.
— Вперед! Вперед! — кричала она мне.
И я машинально стал подгонять хлыстом моих собак, хотя они и без того делали не менее шести миль в час. Лора все бежала по правую руку от меня, едва опережая меня одним или двумя шагами. Я совершенно явственно видел ее лицо, которое она повертывала ко мне, чтоб убедиться, что я за ней следую. Она виднелась во весь рост, с распущенными волосами, окутанная в плащ из гагачьего пуха, образовывавшего вокруг нее глубокие, атласистые складки необыкновенной белизны только что выпавшего снега. Была ли она в санях, или неслась на облаке, везли ли ее фантастические животные или приподнимал вихрь роскошных цветов? Я не мог этого определить, но в течение довольно долгого времени я ее видел, и все мое существо обновилось. Когда ее образ исчез, я стал спрашивать себя, не мое ли это собственное отражение видел я на блестящей ледяной стене, мимо которой я несся, но я не хотел отказаться от смутной надежды снова увидать ее, как бы ни безумна была такая надежда.