Мы вдруг почувствовали прилив сил и легко спустились в овраг, через который попали в долину с живописными незнакомыми нам деревьями и растительностью. Мириады птиц летали вокруг Назиаса, который в уступе скалы отыскал их гнезда и набрал целую массу яиц разных величин. К этому угощению он присоединил несколько великолепных фруктов и, показывая нам на деревья и кустарники, с которых он их сорвал, сказал:
— Ступайте, наберите сколько угодно этих фруктов и кушайте спокойно, я испытал их на себе, ни в одном из них нет отравы.
Говоря это, он нагнулся, сорвал горсть сухой травы, набил ею свою трубку и стал преспокойно покуривать, распространяя вокруг нас клубы чудного ароматного дыма, в то время как мы утоляли наш голод и нашу жажду, поедая вкусные яйца и сочные плоды.
Нам легко было бы полакомиться также и мясом. Птицы здесь были такие же ручные, как и на островке Кеннеди, но никто сначала не подумал об этом, до такой степени мучителен был первый голод. Когда он был удовлетворен, наши эскимосы, заботившиеся о будущем в силу пережитой опасности, хотели свернуть шеи этим бедным птицам, подлетавшим к нам с красноречивыми криками, когда мы опустошали их гнезда. На этот раз Назиас энергически воспротивился убийству.
— Друзья мои, — сказал он, — здесь не убивают, было бы вам известно раз навсегда. Земля производит в изобилии все, что необходимо человеку, и у человека здесь нет врагов, если только он сам не создаст их себе.
Не знаю, поняли ли наши товарищи это, по моему мнению, превосходное замечание; побежденные сном, они уснули на земле, поросшей мягкой тальковой травой. Я сделал то же, что и они, потому что я не обладал сверхчеловеческими силами Назиаса, который куда-то исчез и снова появился лишь на другое утро.
IV
Когда он разбудил меня, я был очень удивлен, не найдя подле себя ни одного из наших товарищей.
— Они мне больше не были нужны, — сказал он мне спокойно, — и я их отпустил.
— Отпустили? — вскричал я в изумлении. — Куда же? Как? Каким же образом?
— Какое тебе дело! — ответил он, усмехаясь. — Разве ты так интересуешься этими прожорливыми и глупыми дикарями?
— Да, конечно, столько же, если не больше, чем верными и послушными домашними животными. Эти десять человек и те двое, погибшие при нашей переправе сюда, были избранными нашей шайки; они выказали много храбрости и терпения. Я начал понимать их язык и привыкать к их костюму, и даже тот был полон истинно человеческих чувств. Ну, куда же вы отослали их, дядюшка? Эта земля, без сомнения, есть Эдем, по которому они могут блуждать, не боясь ничего.
— Эта земля, — ответил Назиас, — есть Эдем, который я вовсе не рассчитываю делить с существами, недостойными обладать им. Эти ослы не прожили бы здесь и трех дней, не возбудив против нас всех животных сил природы. Я рассчитал их; имей в виду, что ты никогда больше не увидишь ни их самих, ни их лодок, ни их товарищей, ни их саней и собак. Мы с тобой единственные властители этой земли и этого моря. Это одни мы должны найти средства выйти отсюда, когда мы этого пожелаем. Нечего торопиться, нам здесь хорошо. Вставай-ка, выкупайся в этом чудном источнике, журчащем в двух шагах от тебя, сорви себе завтрак на первой попавшейся ветке и подумаем об исследовании нашего острова, так как это, без сомнения, остров, отдаленный от всякого видимого континента и с вдавленной срединой, как я тебе это предсказывал, только внутри него есть довольно высокий вулкан, но это не более как естественный маяк электрического света.
Всякое возражение, всякие упреки оказывались совершенно бесполезными. Я был один в этом неведомом мире с существом более сильным, более развитым, более неумолимым, более верующим, чем я. Надо было думать не о том, как бы побороть его, а как бы смягчить, если это возможно.
Я бросил последний взгляд назад и, поднявшись на возвышение, увидал то место, куда мы подплыли. Море ли превратило их в щепы или Назиас спас их и спрятал, но только лодок не было и следа. Но что же сталось с людьми? Даже следы от их ног на песке были сглажены. Я посмотрел себе под ноги и увидал струйки крови, мои руки также были запачканы ею. Я задрожал, спрашивая себя, не принимал ли я участия, как на «Тантале», в какой-нибудь ужаснейшей сцене безумия и резни?
Назиас, наблюдавший за мною, начал смеяться и, сорвав дикий плод величиною с гранат, он выдавил его сок у меня на глазах.
— То, что ты видишь, — сказал он мне, — это следы твоего вчерашнего ужина.
Я хотел еще расспросить его; но он повернулся ко мне спиною и отказался отвечать. Приходилось покориться обстоятельствам. Осмотрев уже окрестности, он наметил какую-то цель и шел к ней. Я молча следовал за ним без оружия, без провианта, как будто мы попали в страну, где человеку уже нечего было завоевывать.