— Это животное, — сказал мне ничему не удивлявшийся Назиас, — должно питаться листвою, так как оно без всякого удовольствия щипало низкие растения, растущие здесь. Я готов думать, что оно вышло из той лесистой местности, которую мы только что покинули, а теперь спускается к бесплодной пустыне. Следовательно, нужно предполагать, что за этой грудой нагроможденных скал скрывается лиственная страна. Теперь я жалею, что не вскарабкался на спину этого жесткокрылого, так как полет его хоть и тяжел, но верен, и избавил бы нас от многих бесполезных шагов.
— Это фантазия, которую мы можем себе позволить, — ответил я, показывая дядюшке еще с дюжину тех же самых жесткокрылых, которые летали над нами и, по-видимому, следовали за первым путеводителем. — Надо только достигнуть места, где они останавливаются, прежде чем они поднимутся снова, так как, если они действуют так же, как первый, то их полет непродолжителен.
И действительно, мегалозомы опустились довольно близко от нас, и мы могли подойти к ним, не спугнув их. Не знаю, могли ли они отчетливо видеть нас сквозь свои тяжелые упругие веки. Они показались нам очень глупыми животными и, несмотря на то, что они могли пропороть нас своими клыками или разорвать зубами, они покорно подпустили нас к себе. Мы выбрали двух хороших, рослых самцов, сели на их спины, уперлись ногами и руками в складки их кожи, чтобы крепче сидеть, и без всякого волнения дали им поднять себя. Этот способ езды оказался очень приятным, только взмах их жестких крыльев, производивший сильный ветер, понятно, не мог доставить нам никакого удовольствия.
— Я думаю, — сказал я дядюшке, когда мы в первый раз опустились на землю, — что будущие колонисты этого острова будут употреблять этих животных лишь для перевозки тяжестей. Мне кажется, что они достаточно послушны, чтобы следовать по одному направлению и даже…
— Что ты мне толкуешь о колониях? — вскричал дядюшка, пожимая плечами. — Не воображаешь ли ты, что я вошел в такие издержки и подверг себя стольким опасностям ради того, чтобы в несколько дней обогатить это глупое человеческое поколение, которое только и умеет, что разрушать и истощать самые богатейшие святилища природы? Стоит нам привести сюда какую-нибудь кучку людей, как они в один месяц истребят эту редкую и любопытную породу животных и вырубят эти ароматные леса, вместо того, чтобы сохранить их. Разве же ты не знаешь, что человек — зловреднейшее из всех животных? Нет, нет, оставим в покое зверей и сохраним для себя одних открытие этого драгоценнейшего острова.
— Однако, — возразил я, — хоть нас здесь только двое, но я не вижу, чтобы мы с особым уважением относились к свободе этих животных. Право, не знаю, приятно ли им нас носить, и признайтесь, что вы мысленно приспосабливаете их к перевозке драгоценностей, которые надеетесь найти.
— Никогда на свете, — ответил Назиас. — Богатства, которые я хочу открыть, останутся там, где они лежат до тех пор, пока я не приму необходимых мер, чтобы воспользоваться ими. Весь этот остров со всем, что таится в его недрах, принадлежит мне; никто не будет эксплуатировать его, кроме моих рабов, и если мне их понадобится много, то я и достану много.
При всяких иных обстоятельствах я разбил бы антисоциальные и античеловеческие теории моего дядюшки, но мой мегалозом замахал своими крыльями, и я поторопился сесть на него верхом; мы сделали таким образом несколько перелетов и опустились у края турмалинового оврага, как я и предполагал. Тут наши мегалозомы оказали нам большую услугу, так как без них нам никогда не удалось бы спуститься по этой отвесной стене гигантских кристаллов.
Едва спустились мы вниз (не без головокружения, по крайней мере, у меня), как увидали широкий могучий поток, бежавший через великолепнейший лес, но вместо того, чтобы переплыть его, мегалозомы сели на деревья вышиною в пятьсот метров и стали жадно сосать их влажные листья. Их фантастический переход с одного дерева на другое сделал наше положение невыносимым, и нам пришлось расстаться с нашими мегалозомами и с большими предосторожностями, медленно спускаясь с ветки на ветку, достигнуть земли.