— Дорогая Лора, — сказал я моей спутнице, — ты обещала отвести меня домой, а ты показываешь мне зрелище, от которого я отказался бы без всякого сожаления.
— Если бы я лишила тебя его, — возразила Лора, — то не упрекнул ли бы ты меня за это со временем? Ну, посмотри же хорошенько в последний раз на этот кристальный мир, который ты хотел завоевать, и скажи мне, кажется ли он тебе достойным всего того, что ты сделал для того, чтобы обладать им?
— Этот мир приятен для взгляда, — ответил я, — и он подтвердил мне идею о том, что все есть праздник, волшебство и богатство в природе, как под ногами человека, так и над его головой. Мне никогда не придется сказать, подобно Вальтеру, что форма и цвет ничего не значат, и что прекрасное есть не более как тщетное слово; но я вырос в полях, Лора, я чувствую, что воздух и солнце суть прелести жизни, и что мозг атрофируется в подземелье, как бы колоссально и великолепно оно ни было. Следовательно, я готов отдать все окружающие нас чудеса за один утренний луч и пение малиновки, или только за стрекотанье кузнечика в нашем саду в Фишгаузене.
— Пусть будет так, как ты желаешь, — сказала Лора, — но послушай, дорогой мой Алексис, покидая вместе с тобой кристальный мир, я чувствую, что теряю мой престиж. Ты видел меня в нем всегда высокой, красивой, красноречивой, почти феей. В действительности ты найдешь меня такою, какая я есть: маленькая, простая, малообразованная, немножко буржуазная и коверкающая романс Саул. Вне кристалла ты чувствуешь ко мне только дружбу, потому что ты знаешь, что я хорошая сиделка, терпеливо выслушивающая твои галлюцинации и искренно преданная тебе. Достаточно ли этого для того, чтобы сделать тебя счастливым, и нужно ли порвать мою помолвку с Вальтером, который хоть и не влюблен в меня, но берет меня такую, какая я есть, и ищет во мне лишь женщины, к которой он будет покровительственно относиться? Подумай о разнице и ответственности роли, которую мне приписывает твой энтузиазм. Сквозь твою волшебную призму я лучше, чем на самом деле, а в твоих реальных глазах я хуже. Ты делаешь из меня ангела света, духа чистоты, а я не более как добрая маленькая девушка без всяких претензий. Обдумай: ведь я буду очень несчастна, если мне всегда придется с тобою из эмпиреи спускаться в кухню. Нет ли возможной границы между этими двумя крайностями?
— Лора, — ответил я, — ты говоришь умно и чистосердечно, и я чувствую, что ты стоишь на той границе между небом идеальной любви и уважением действительной жизни, которая составляет добродетель и повседневную преданность. Я был безумец, желая зондировать твою милую, великодушную индивидуальность, твое честное, любящее и чистое «я». Прости меня. Я был болен, я записал мой бред и относился к нему серьезно. В сущности, я, быть может, не вполне был дураком, так как среди моих самых фантастических экскурсий я всегда чувствовал, что ты подле меня. Откажи Вальтеру, я хочу этого, так как я знаю, что, уважая тебя, он не ценит тебя по достоинству. Ты заслуживаешь, чтобы тебя обожали, и я надеюсь привыкнуть видеть тебя одновременно в волшебной призме и в реальной жизни так, чтобы одно не заставляло побледнеть другое.
Говоря таким образом, я встал, и видение подземного мира рассеялось. Передо мной в открытую дверь павильона, в котором я жил в Фишгаузене, виднелся прекрасный ботанический сад, залитый июньским солнцем, малиновка пела на кусте сирени-грандифлоры, и любимый снегирь моей кузины сидел у меня на плече.
Прежде чем переступить за дверь павильона, я с удивлением и испугом оглянулся назад. Я увидал, как бездна наполняется мраком. Электрический свет угасал. Колоссальные драгоценные каменья бросали уже только красноватые отблески в темноте, и я увидал, что что-то бесформенное и окровавленное, похожее на изуродованное тело Назиаса, пытается собрать свои разбросанные члены и протянуть, чтобы удержать меня, помертвелую руку, отделенную от туловища.
Лора вытерла холодный пот с моего лба своим надушенным платочком; это вернуло меня к жизни и дало мне силы следовать за нею.
Проходя через сад, я чувствовал себя таким сильным и бодрым, как будто я и не совершал путешествия в восемь или десять тысяч льё накануне. Лора ввела меня в гостиную дядюшки Тунгстениуса, где меня принял с распростертыми объятиями добрый толстяк с самой добродушнейшей физиономией.
— Обними же моего отца, — сказала мне Лора, — и проси у него моей руки.
— Твоего отца! — вскричал я вне себя. — Так это-то и есть настоящий Назиас?
— Назиас? — со смехом произнес толстяк. — Что это — комплимент или метафора? Я не ученый, предупреждаю тебя, дорогой мой племянник, но человек безобидный. Я честно вел торговлю часами, драгоценностями и золотыми изделиями. Я нажил достаточно для того, чтобы устроить мою дочь и соединить ее с человеком, которого она любит. Я хочу поселиться в деревенском доме, где вы вместе воспитывались и куда вы будете приезжать ко мне так часто, как только можете и, надеюсь, ежегодно будете проводить со мной все вакации. Полюби меня немножко, горячо люби мою дочь и называй меня папа Христофор, так как это мое единственное и настоящее имя. Оно менее звучно, чем Назиас, быть может, но я не скрою, что оно нравится мне больше, сам не знаю почему.