– Нет, вряд ли, – отрицательно помотал я головой. – Павел почти ничем от обычной птицы не отличается. Чуть быстрее, сильнее, крупнее и выносливее обычного сокола, и только. Против самолёта из металла он ничего не сделает, скорее сам может погибнуть, если враги его обстреляют из пулемётов. Амулетами пользоваться в звериной форме он не может, сам знаешь по себе.
– Экая жалость, – с досадой крякнул беролак.
Не став дожидаться Струкова, я ушёл к себе, где опять засел за амулеты. А уже поздним вечером, когда феечки натаскали к дубу гору металла с самолётов, занял место на троне и принялся трансфигурировать те ингредиенты и строительные материалы, в которых нуждался для усиления Очага. В первую очередь я заставил проклюнуться пять новых пищевых древ. Мне теперь кучу людей кормить, так что, продукты нужны больше, чем оружие и новые бойцы. Потом поставил в очередь древо трансфигурации, чтобы получать ингредиенты быстрее и больше. Чем Очаг становился крупнее, тем в более значительном количестве золота, самоцветов и прочих стройматериалов он нуждался. Да и перерождения людей в волшебные создания забирают немало средств.
На следующее утро, стоило мне показаться на крыльце, как ко мне подошёл Струков с донельзя смущённым видом.
– Лорд, простите меня за вчерашнюю выходку, – сказал он. – Готов понести любое наказание.
– В этот раз прощаю, принимаю во внимание твоё состояние после обращения.
– Благодарю, лорд, я больше не подведу, – просиял парень.
– Что-то ещё? Говори, я же вижу, что у тебя ещё остались вопросы.
– Да, лорд. Разрешите мне до родных слетать. Я быстро! Уже завтра днём буду здесь, – торопливо произнёс он и с мольбой посмотрел на меня. – А ещё ребята просили письма занести их семьям, чтобы те за них не переживали. Ну, кому будет по пути мне.
– Далеко?
– В Невдубрстрой, это рядом с Ленинградом.
– Ленинградом? – повторил я.
– Да. Немцы хвастаются, что окружили его и вот-вот захватят. А рядом мои родители живут, на Неве, можно сказать.
«Или уже не живут», – подумал я, а вслух продолжил: – Хорошо, ты можешь лететь, но я запрещаю тебе встревать в бои, нападать на немцев, сообщать о себе и показываться кому-то кроме родичей. И мстить, в случае чего, за них тоже. Сам понимаешь, сейчас война идёт, а немцы не жалеют гражданское население. С ними могло случиться всё, что угодно.
Тот молча кивнул, стиснув кулаки. Но не от злости на меня, а от эмоций и душевной боли за семью. Как-то помочь им он не может, по крайней мере, существенно. Даже передать продуктов способен чуть-чуть, так как в отличие от волколаков и беролаков он не способен обратиться с большим грузом. Это те даже с пулемётом и запасом патронов могут перекинуться. С трудом, но могут. А сокол нет.
Уже через час он превратился в птицу, взлетел и спустя минуту исчез в небе. С собой он взял около килограмма золота в монетах, чтобы передать родным, столько же мыла, которое ценится в это время практически так же, как и жёлтый металл, около трёх килограммов вяленого мяса. Мог и чуть-чуть больше, но тогда бы существенно снизилась скорость полёта, ведь ещё и писем взял толстую стопку. Если у него всё получится, то кинет в почтовые ящики нужных адресатов.
Вернулся он только через трое суток и с таким видом, про который можно сказать: краше в гроб кладут. Ран и травм не было, но за три дня парень стал ещё более худым, осунулся, в светлых волосах появились седые волосы, а аура светилась отчаянием и страшной сердечной болью.
– Я их не нашёл, никаких следов. Дома нет… да что дом – вся улица разрушена! В посёлке нет никого, кроме немцев, которые там устроили оборонительный рубеж: везде окопы, блиндажи, позиции для пушек и миномётов, пулемётные точки. Ленинград в плотном кольце, – рассказал он вечером, когда Маша его накормила и отпоила чаем пополам с трофейным коньяком. – Я в Ленинград полетел, там в нескольких местах написал на стенах послание родителям. Потом ждал сутки, смотрел, перелетал от одного письма к другому, но всё… но никто не ответил, – он тяжело вздохнул. – Закинул три письма в ящике на почте дальней родне, может, они знают что-то. Ваши письма я принёс назад, извините, не смог, – он виновато посмотрел на товарищей, сидевших за общим столом.