Сейчас в лесу оказались все перечисленные.
Вместе с более чем тысячью немцев в лес вошли несколько десятков местных жителей. Половина из них добровольно пошла на службу оккупантам и носили белые повязки полицаев. Остальных силой заставили стать проводниками, пригрозив казнить родственников.
Один из таких мужчин, пятидесятишестилетний Остап Киновец вёл роту немцев по краю болот. Вместе с ним в отряде шли ещё трое его соотечественников. Вот только в отличии от пожилого мужчины эти трое носили белые повязки на чёрных шинелях и были вооружены трофейными советскими карабинами.
Полторы сотни мужчин после себя оставили отлично видимую тропу почти с любого места в радиусе нескольких сотен метров. А уж сверху настоящую траншею в снегу можно было заприметить и с нескольких километров. И пусть над лесом не летали самолёты, зато имелся кое-кто другой.
«Эх, милый, спустился бы ты пониже да сел где-нибудь рядышком, чтобы я мог весточку твоим командирам отправить», — с надеждой подумал Остап, бросив быстрый взгляд в небо, где на огромной высоте кружил сокол. Птицу заметил, кажется, только Киновец. Прочие, и немцы, и русские больше смотрели по сторонам, чем вверх.
Увы, сокол не слышал мыслей русского проводника. И всё могло пройти по-другому, если бы вдруг Осип не почувствовал запах мокрой шерсти. На него он сделал стойку не хуже, чем легавая на дичь в кустах. Он закрутил головой, стремясь увидеть источник запаха.
Такое внимание не осталось незамеченным спутниками. Раздался громкий окрик из-за спины сначала на немецком, после которого отряд остановился. Затем к Остапу подошёл немец-переводчик с лейтенантскими погонами на шинели.
— Ты что-то увидел? Что? — он впился взглядом в глаза проводника.
— Ничего не увидел, господин офицер. Просто, живот прихватило и решил присмотреть местечко рядом, чтобы опростаться.
— Терпи.
— Так давно терплю, — торопливо сказал пожилой белорус. — А сейчас уж моченьки нет. Того гляди в штаны наделаю. А нам идти ещё часа три.
Немец молча не меньше минуты, сверля недоверчивым взглядом проводника.
— Ладно, — наконец, он произнёс и махнул рукой вправо, — вон туда иди. Далеко не отходить, будь на виду. Учти, будем за тобой следить, и если что-то окажется подозрительным, то… — он недоговорил. Вместо слов намекающе похлопал по своему автомату.
— Да что там может быть подозрительного-то? Опростаюсь и назад.
— И чтобы быстро.
— Конечно, конечно.
Остап торопливо, насколько позволяли сугробы, двинулся в указанную сторону, где торчали из снега макушки лесного малинника. Там он распахнул старое пальто, сделал вид, что расстёгивает поясной ремень и стягивает штаны, после чего опустился на корточки.
— Вот же ты морда немецкая, из-за тебя врать пришлось, чтоб тебе самому кишки скрутило, — пробормотал мужчина, который про себя досадовал на то, что не мог придумать иной отговорки. А ну как в самом деле припрёт позже, а немец уже не отпустит больше?
В следующий миг он едва не заорал от страха. Крик удалось сдержать, собственно, из-за того же страха, сдавившего горло. Всё дело было в том, что, повернув голову влево, он столкнулся со взглядом крупного волка, лежащего в снегу всего лишь в каком-то метре. И только сейчас Остап почувствовал тот запах мокрой шерсти, из-за которого так оживился пяток минут назад, что это не осталось незамеченным врагами.
«Порвёт, — подумал он, не спуская глаз со зверя. Но тот просто лежал и смотрел на человека. — Странные глаза, прямо… человечьи», — вдруг охнул про себя белорус. А потом, сам этого не ожидая от себя, торопливо зашептал. — Здравствуйте. Меня Остапом кличут, из Барсучих я. Немцы сегодня утром всех заперли в сарае и сказали, что живым сожгут, если не выйдут те, кто знает эти леса хорошо и могу провести к Витебску через них. Ну, я вышел, ещё несколько мужиков из наших. Но мы сговорились фашистских гадов завести в болота, чтобы они сгинули в них. У меня ж два сына воюют на фронте, а ещё дочка с внуками в Ленинграде. Она приехала туда в прошлом году в детский лагерь отдыха с ними, а тут война, их в город эвакуировали, а потом… эх, да сами, небось, знаете. Вы передайте, что я немцев заведу в топи, что в шести километрах отсюда будут. Там даже назад по следам не просто выйти будет. А просто так шарахаться — чистая смертушка. Да ещё какая.
Говорил Остап сумбурно, вываливая всё то, что накопилось в душе за этот день. И вдруг заметил, что обращается к пустому месту. Волка уже не было. И если бы не вмятина в снегу и отпечаток — всего один — крупной волчьей лапы, то он точно решил бы, что лесной хищник ему причудился.