После этого заговорил почти спокойно:
– Томас вырос не в Лондоне. Он – сельский житель и воспитывался в родовом поместье в Дербишире. Хотя сейчас он мой камердинер, с лошадьми обращается также умело, как заправский конюх. Доверенным лицом стал уже давно, с тех самых пор, как Перегрин начал брать уроки рисования. Если бы я хоть чуть-чуть сомневался в его умении молчать, то ни за что не вовлек бы в столь деликатное предприятие.
Миссис Уингейт раздраженно фыркнула, выпрямилась и сложила руки на коленях.
– Прошу прощения за то, что позволила себе поставить под сомнение принятое решение. В конце концов, какое мне дело, даже если это решение окажется ошибочным? Я не несу ответственности за единственного отпрыска и наследника маркиза Атертона. И не мне падать с пьедестала, если мир вдруг узнает, что кое-кто не только позволил, но и поощрил общение собственного племянника с некоторыми неблагонадежными личностями. И не я…
– Было бы просто восхитительно, если бы именно вы оказались тем человеком, который вдруг вспомнил старинную мудрость: «Молчание – золото», – прервал монолог лорд Ратборн.
– Я не политик, – тут же возразила миссис Уингейт, – и привыкла говорить то, что думаю.
– Готов предположить, что ваши мысли целиком и полностью заняты тревогой о судьбе дочери.
– Право, сомневаюсь, что с Оливией может случиться что-нибудь плохое, – спокойно призналась достойнейшая из матерей. – Была бы рада сказать то же самое о тех, кому доведется оказаться на ее пути.
Глава 7
Ландо, несомненно, не слишком подходило для тайного путешествия, так как сразу привлекало всеобщее внимание. Однако Батшебе пришлось признать, что этот недостаток полностью компенсировался такими серьезными достоинствами, как скорость и маневренность.
Они остановились на углу Гайд-парка за минуту до того, как часы пробили шесть.
Место и сейчас оставалось людным, хотя уже не было столь оживленным, как в дневные часы. Разносчик воды нес ведра к стоянке экипажей. Возле фонаря оживленно беседовали несколько солдат. Молочница с пустыми бидонами направлялась в сторону Найтсбриджа. Смотритель заставы готовился к ночной смене.
Наверняка кто-то из этих людей был здесь и днем. Если Оливия осчастливила место своим присутствием, то наверняка не осталась незамеченной.
Поэтому Батшеба вышла из ландо, а Ратборн поехал дальше – такое решение было принято в результате короткого, но весьма энергичного спора. Встретиться вновь предстояло немного дальше, возле казарм конного полка.
Сначала она обратилась к разносчику воды. Тот без труда вспомнил Оливию. Ее все заметили. Как и следовало предполагать, без театрального действа не обошлось и на сей раз.
Вскоре Батшеба вернулась в экипаж.
– Ну что? – скрывая нетерпение, поинтересовался Ратборн.
– Так называемый оруженосец моей дочери, Нат Диггерби, попал в магистратуру за нарушение общественного порядка. Оливия, как и полагается истинной Делюси, покинула спутника в беде и нашла себе другую жертву. Торговка пирогами слышала, как она рассказывала молодому фермеру душераздирающую историю о больной матушке.
Батшеба описала последующую сцену и добавила:
– Лорд Лайл, без сомнения, наделен сердцем и умом истинного рыцаря. Оливия оставила бы его, не усомнившись ни на секунду, однако кто-то явно привил Перегрину острое чувство ответственности.
Возникало серьезное подозрение, что этим человеком был именно Ратборн. Несмотря на легкий тон, который виконт сохранял в разговорах о племяннике, трудно было не ощутить и искреннюю привязанность, и духовную близость. А тот гнев, который вызвало обращение маркиза Атертона с сыном, лишь подчеркивал заинтересованность в судьбе Перегрина. Безумная выходка Оливии могла нанести отношениям дяди и племянника огромный вред.
Батшеба мрачно подумала о типичности ситуации, Где бы ни появился представитель рода ужасных Делюси, жизнь немедленно менялась, причем очень редко в лучшую сторону.
– Для своих лет Перегрин – взрослый и зрелый, хотя родители не хотят этого признавать, – заметил Бенедикт, натягивая поводья. – И он не сможет позволить двенадцатилетней девочке отправиться в путь без надежной защиты.
– В низших слоях общества девочка двенадцати лет считается взрослой во всех отношениях, – заметила Батшеба. – Жизнь Оливии трудно назвать защищенной. Больше того, она и полной мере унаследовала способность моей родни выкрутиться из любой, даже самой сложной ситуации. Сказка о больной матери – отличный тому пример. Иногда я задумываюсь, стоит ли тратить деньги на школу, когда дочь и без того способна заработать состояние, сочиняя слезные мелодрамы для театральных подмостков и жалостливые статьи для скандальных газетенок.
Бенедикт взглянул на спутницу.
– Не верю, что сейчас вы говорите то, что думаете. Слишком холодно и цинично.
– С Оливией нельзя проявлять мягкосердечие. Она непременно использует его в собственных целях. Это ужасный ребенок. Если не признать это, то остается жить в плену заблуждения и безвольно наблюдать, как дочка катится прямиком в ад. Вот потому-то я не позволяю себе нежных чувств и не хочу притворяться, что моя дочь – вполне обычная, такая же, как все остальные юные особы в ее возрасте.
Наступило молчание. Батшеба не спешила его нарушить. Вполне естественно, что в устах матери столь суровые слова звучали странно. Аристократу неведомо, что значит растить трудного ребенка. Мало кто из особ высшего класса имел об этом хотя бы малейшее понятие. За их детьми всегда следил кто-то другой.
Однако миссис Уингейт не высказала горькие мысли вслух. Не хотелось, чтобы этот человек испытывал жалость. Не хотелось, чтобы он испытывал даже симпатию – во всяком случае, сознательно не хотелось. Та Батшеба, которая сохранила способность рассуждать здраво, радовалась вызванной отъездом ссоре. Неприязнь позволит сохранить дистанцию.
Молчание прервал Бенедикт. Впрочем, он не заговорил, а скорее раздраженно зарычал:
– Они уехали в крестьянской повозке. А куда, вы можете предположить?
– Фермер предложил довезти до Брентфорда. Так что скорее всего она направляется в Бристоль.
– Бристоль – странное место для поиска пиратских сокровищ, – заметил виконт.
– Никаких сокровищ не существует, – возразила Батшеба. – Это просто красивая легенда. Да и сам Эдмунд Делюси – вовсе не пират. Я много раз объясняла это Оливии. Оказывается, напрасно старалась.
– А в чем же заключается правда?
– Мой прадед действительно грезил о пиратстве. Однако вскоре разочаровался. Эдмунд был всего лишь денди, если в то время это называлось именно так. Он очень скоро понял, что пираты – просто жестокие, грязные, плохо одетые дикари. Совсем не в стиле Эдмунда. Больше того, из-за собственного невежества они то и дело попадали в разные неприятные истории: их калечили, резали на куски, топили и вешали. Так что Эдмунду куда больше подходила роль контрабандиста. Играть с британскими властями в кошки-мышки оказалось куда как занятно. Особенно его веселили дерзкие походы в устье Северна – туда, где находилось родовое поместье семьи.
– Ах да, – поддержал Ратборн. – Я и забыл. Другие Делюси…
– Хорошие Делюси, – помогла подобрать определение Батшеба.
– Менее экстравагантные, я бы сказал, – уточнил Бенедикт. – Если я правильно помню, семейное гнездо располагается как раз недалеко от Бристоля.
– Каждый из членов нашей семьи прекрасно знает, где находится Трогмортон, равно как и все подробности жизни этого огромного поместья. Однако никто не осмелится приблизиться к его воротам и на пятьдесят миль. И в то же время хвастливые истории об Эдмунде Делюси не стихают. Джек обожал слушать эти сказки – должно быть, потому, что тоже был в некоторой степени бунтарем. А потом и сам начал рассказывать их дочке – еще в то время, когда та была совсем маленькой. Это были любимые истории на ночь. Честно говоря, я надеялась, что когда Оливия вырастет, то поймет, что все эти сокровища – то же самое, что несметные богатства из «Тысячи и одной ночи».