Но, несмотря на такую приверженность вере, Вуд вовсе не являл собой классический портрет набожного христианина, смиренного и благостного. Он был человеком крайностей: жестокий, далеко не всегда чувствующий эмоции других, но чрезвычайно ценящий семейную любовь; гневливый, бьющий слуг, но после тут же награждающий их новыми сапогами или совереном; с черным, жутким чувством юмора, от которого порой страдали его родные, черствый и безразличный к здоровью собственных детей, но внутренне глубоко расположенный к благу. Его образ скорее ближе к средневековому немецкому барону буйного нрава, нежели холодному английскому аристократу.
Тем не менее традиции – эта руководящая черта викторианской аристократии – были, так же как и религия, основной составляющей частью Чарльза Вуда. Эти традиции хорошо известны читателям по книгам и художественным фильмам об эпохе: прогулки на торфяных болотах, охота на лис, чопорные ужины в величественных залах родовых поместий, сигара и шерри у камина, любимая собака у ног, чтение Вальтера Скотта и рассказы о приведениях, которые играли в жизни Вуда самую удивительную роль. В такой атмосфере и появился на свет самый младший и последний из шести детей четы Агнес и Чарльза Вудов – Эдвард, который ввиду очередности рождения вряд ли мог претендовать на фамильные титулы и значительную часть наследства.
«Самый прекрасный ребенок, которого вы когда-либо видели, правда, довольно огромный»18, – так характеризовал своего новорожденного сына Вуд. Генетические отклонения – спутники многих аристократических династий – сказались на Эдварде сразу. Он был куда больше своих сверстников, что с возрастом отразилось в очень высоком росте и позволило Андрею Громыко дразнить его в Вашингтоне «каланчой»19.
Помимо выдающихся размеров, шестой ребенок Вудов имел еще одно отличие – он родился с атрофированной левой кистью руки, на которую с детства ему надевали черную перчатку. Возможно, он и переживал по этому поводу, когда начал взрослеть, но это обстоятельство не помешало ему стать прекрасным наездником и охотником. Единственную неловкость, которую он испытывал в связи с этим, о чем позднее говорил своей жене Дороти, это то, что он не мог одновременно держать чашку чая и сигарету.
Именно с Паудерхемом, с юго-западом Англии, связаны самые счастливые детские воспоминания Эдварда о чудесных летних прогулках, пикниках, «опасных вылазках» на скалы, походах на море, купании, замках из песка и прочих добрых детских развлечениях20. Впрочем, развлечения его старших сестер не всегда были добрыми. Так, например, они старались раздразнить ослика по имени Голубая Звезда, дергая за его хвост, чтобы тот взбрыкнул и сбросил Эдварда, учившегося кататься верхом. Иногда им это удавалось, тогда ослик начинал еще и лягать мальчика.
Зато добра к ребенку была его первая прислуга – горничная, служившая еще его матери, и няня. Обе подкармливали и без того упитанного мальчика то бисквитами со свежей вишней, то горячими булочками с маслом, утешали, если на улице шел дождь и он не мог гулять по саду или кататься на ослике, хотя при непослушании пугали его зловещими незнакомцами.
Строги к Эдварду были его собственные родители. Физические наказания детей оставались такой же традицией, как и упомянутые выше, более приятные и относительно безобидные. Рьяно эту традицию чтили и отец, и мать мальчика. Все воспоминания о детстве и подростковом возрасте графа Галифакса испещрены сценами, которые современным людям, конечно, покажутся дикими, но в такой обстановке росли все или почти все дети аристократов. И даже описание счастливых дней в Паудерхеме омрачено упоминанием того, как он был вызван в комнату отца и там избит палкой.
Чарльз Вуд был жесток не только к детям, но и к своей жене: «Его развлекало брать ее с собой в изнурительные прогулки с подъемами по скалам, заставлять плавать в опасной воде, что однажды чуть не кончилось утоплением»21. Леди Агнес принимала это как должное и в таком же спартанском духе относилась к собственным детям. И первым чувством, которое испытывал Эдвард к своим родителям, был страх, после – уважение, а уже потом – любовь. Хотя по-настоящему он сблизился с ними, только будучи совсем взрослым.
О чувствах к родителям граф Галифакс вспоминал: «Сначала, конечно, мы ценили его (отца, Чарльза Вуда. – М. Д.) больше, поскольку дети предъявляют довольно легкие требования, и именно с ним, а не с моей матерью мы находили развлечение и забаву. Он вытаскивал нас из классной комнаты для поездки или экспедиции, а в дождливый день для шумной игры в помещении, или читал нам захватывающие истории про призраков, прежде чем мы ляжем спать. Но во всем этом постоянно сквозило некое требование нашего беспрекословного повиновения, которое никогда не должно быть поставлено под сомнение. Это порождало действительное наше нежелание сказать или сделать что-то, чего бы он не одобрил. Но шло это не из страха наказания, а из страха не оправдать его ожиданий в отношении нас. Постепенно учась его принципам и ценностям, мы начали чувствовать, что должны попытаться сделать их нашими, живя в атмосфере его работы и его забот. И эта атмосфера, о которой у современного психолога, несомненно, можно было бы многое рассказать, очень чувствовалась».22 К сожалению, это нежелание ослушаться отца в итоге вылилось в страшную трагедию.