«Кто вам сказал, что мы были на аудиенции у королевы? Мы забрели в Сент-Джеймский парк с совершенно иными намерениями», — сказала Сильва.
«С какими намерениями?!» — повернулся Эдвард-Эдмунд к Виктору. «Не оказались ли вы одним из тех, кто, втеревшись в доверие к королеве, морочит ей голову и пудрит мозги по заданию фашиствующих егерей?» Эдвард-Эдмунд поднялся, качаясь, с пола. Ему навстречу поднялся с кресла Виктор.
Оба чуть ли не сбили с ног Куперника, он оказался зажат между ними, как судья между двух разгневанных игроков в крикет.
«Вы знаете, что царского спаниеля большевики, оказывается, не расстреляли?» — как нельзя к месту встрял Куперник. «Этого спаниеля, оказывается, вывез из России англичанин, гувернер царского семейства, по имени Гиббс, если не ошибаюсь. Успел спасти царскую собачку. Считалось, что собачка в одной могиле с государем-императором, а она, оказывается, в Англии преспокойно бегала по Гайд-парку. Благодаря английской короне, заметьте!» — нервно тараторил Куперник, глядя на перекошенные лица Виктора и Эдмунда. Те готовы были вцепиться друг в друга, если бы не Сильва: встав между ними, она сказала Эдварду-Эдмунду, что Виктора не пустила во дворец полиция по той причине, что он совершенно не осведомлен о правилах этикета. Например, как и когда отвесить поклон, когда целовать ручку и т. д.
«Руку?!» — поразился Эдвард-Эдмунд. «Руку целовать совершенно точно запрещено. Королева — лицо неприкасаемое. Кроме того, когда обращаешься к королеве в первый раз, надо сказать: Ваше Величество, а затем обращаться к ней исключительно: Мэм. Кроме того…»
«Продолжайте, продолжайте», — наигранно-скрипучим и высокомерным голосом заговорила Сильва. Поразмыслив мгновение, она уже забралась на стул в наспех сварганенном маскараде: старая белая скатерть в виде имперской тоги и с пластиковым пакетом на голове: помесь тиары с шутовским колпаком или короной. Она вытянула вперед руку в перчатке и оглядела присутствующих в поисках добровольца. Все, кроме Виктора, сгрудились полукругом около стула, привлеченные этой клоунадой. Ко всеобщему удивлению, Эдвард-Эдмунд быстрее всех подключился к игре — с легкостью и ловкостью, неожиданной для человека, накурившегося гашиша.
Шутливое выражение неподдельного возмущения тут же возникло на ее лице: она подыгрывала своему партнеру, как будто отрепетировала этот комический диалог заранее.
Она отвесила шутливый шлепок по склоненной в поклоне макушке «лорда». «Вы, мой милый, сдурели», — сказала она назидательно визгливым голосом: «Это что за поцелуи? Никаких телесных контактов с Ее Величеством. И курить гашиш с табаком, между прочим, тоже воспрещается. Советую вам припомнить лагерный опыт в карцере. Итак, приступим к знакомству. Я — Ее Величество».
«А я — Виктор. Победитель — в переводе с латинского».
«Не в вашу ли честь защитники прав человека основали музей имени Виктории и Альберта?»
«Викторией звали вашу бабку, Ваше Величество. Меня зовут Виктор. Чтобы не путать с Викторией, знакомые называют меня Вовой».
«Во-ва? По-английски звучит как имя женского рода».
«Это уменьшительное от Владимира. Так называется самая страшная тюрьма в России, где я провел свои лучшие годы. Мы пользуемся уменьшительными, чтобы преуменьшить собственный страх. Во-ва отчасти напоминает Фру-Фру — кличку лошади Вронского, любовника Анны Карениной».
«Разве Анна Каренина спала с лошадьми?»
«Нет, она вешалась на шею Вронскому. Анна на шее».
«Вешалась? А я думала, что она бросилась под поезд. Как вы пережили ее смерть?»
«Вместо дамы я завел себе собачку и переехал из Владимира в это самое Бес… черт побери. Черта… нет, паскуда?»
«Бескудниково!» — не удержавшись, хором подсказали лорду-егерю развеселившиеся от этого домашнего спектакля гости. Называние родных имен соблазнительней политических и всяких других личных склок.
Феликс бросил взгляд на Виктора, сидящего в сторонке на диване. Он глядел мимо всех, в стену, удержанный, как сказал бы Джон Вильсон, «отчаяньем, воспоминаньем страшным, сознаньем беззаконья своего и ужасом той мертвой пустоты», звучащей в хихиканье Мэри-Луизы: та с восторгом наблюдала, с какой легкостью Эдвард-Эдмунд на глазах у всех сбрасывал с себя свое егерское альтер эго — Эдмунда, и становился все более «эдвардианским» в аристократизме своих манер, быстроте ума, неведомо откуда взявшихся познаниях в русской литературе, прошлого и настоящего Виктора. Сильва, как и все остальные, не меньше была поражена этой трансформацией.
«Я слыхала, вы там построили себе замок?»