Она следила за поединком между Эдуардом Сеймуром, герцогом Сомерсетским, которому она никогда не сможет простить то, что он сделал с Томасом, и Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендским, который был отцом того молодого человека, интересовавшего ее после смерти Томаса так сильно, как не интересовал никто другой.
А сейчас Сомерсет уже мертв. То, что он сделал с Томасом, другие сделали с ним. Да, оказывается, страшно думать о человеческих головах, которые падают с такой легкостью.
Ей просто необходима Кэт Эшли, чтобы посмеяться, чтобы успокоить себя и плюнуть на все невзгоды, ведь когда наступит час испытаний, она должна хладнокровно встретить их.
Но что же остается ей сейчас делать, кроме как валяться в постели… и ждать?
Ожидание закончилось гораздо быстрее, чем она предполагала.
Верные друзья сообщили новость. Колесо фортуны снова повернулось. Королевой Англии провозглашена Мария. И для Елизаветы пришло время излечиться от недуга.
Она произвела это без лишнего шума и перво-наперво написала королеве письмо с поздравлением и выражением своего восторга по поводу вступления на престол своей сестры. На это послание был получен ответ — приказ присоединиться к Марии в Уанстеде, с тем чтобы вместе торжественно въехать в столицу.
Елизавета тщательно готовилась к путешествию. Как всегда, она была возбуждена от перспективы пышной процессии и возврата ко двору. Снова и снова она предупреждала себя о грозящей ей опасности. Вернувшийся к ней на службу господин Пэрри также предупреждал ее. Он лицемерно льстил ей, но лесть являлась тою роскошью, без которой она не могла существовать.
— Ваша светлость должны позаботиться о том, чтобы скрыть свою красоту. Королеве не понравится, если кто-то затмит ее.
— Чепуха, господин Пэрри! — оборвала она его. — Как могу я в моем простом одеянии затмить королевский бархат и блестящие драгоценности?
— Глаза вашей светлости сверкают ярче, чем драгоценности. Ваша кожа нежнее атласа.
Она встряхнула своими рыжими волосами, привлекая к себе его внимание, и его рот растянулся в льстивой улыбке, которую он и не пытался скрыть от нее.
— У вашей светлости более красивая золотая корона, чем та, которую когда-либо водружали на королевские головы.
— Довольно, болтун! — воскликнула она. — Я рада, что в этом году мы купили слугам новые ливреи, господин Пэрри. Я не жалею о тех сорока шиллингах, которые заплатила за их новые бархатные кафтаны.
— Ваша светлость правы, и мы будем являть пышное зрелище. Но я умоляю принять мое предостережение: не затмевайте королеву.
С притворной скромностью она стала размышлять. Она должна облачиться в белое платье, она должна будет стыдливо опустить глаза, если приветствия в ее адрес окажутся слишком громкими. Она должна будет надеть на пальцы всего несколько колец, ведь большое их количество скроет их тонкое изящество, она должна будет держать руки таким образом, чтобы толпы людей увидели их и восхитились их молочной белизной, и она должна будет улыбаться толпе — не снисходительно, но по-дружески, что никогда не подводило, когда требовалось заставить их приветствовать себя.
Нет, она не затмит королеву пышностью одежд или драгоценностей, но только обаянием юности и тонким намеком людям, что она с ними заодно, что она любит их и надеется когда-нибудь стать их королевой.
И вот, сопровождаемая тысячной свитой — некоторые были лордами и леди самого высокого ранга — Елизавета въехала в Лондон. Не добрым ли предзнаменованием явилось то, что она должна была проехать через Сити по пути в Уанстед и таким образом попасть туда раньше своей сестры?
Жители Лондона вышли на улицы, чтобы приветствовать ее, как обычно приветствовали принцессу Елизавету. При виде ее у них перехватило дыхание. Она казалась такой скромной в своем белом балахоне, такой молодой, в ней люди чуяли королевскую кровь ее отца и жизненную силу ее матери. Она расточала улыбки и кланялась и была явно благодарна дорогим горожанам за оказанное гостеприимство, она была так тронута, когда увидела в их глазах слезы. Рядом скакали ее слуги в зеленых одеждах: кто в бархате, кто в атласе, а кто-то и в простом сукне — согласно табели о занимаемом в ее доме положении.
По Олдгейт она проехала в Уанстед, где дождалась прибытия королевы.
Мария выразила удовольствие от возможности встретиться с сестрой.
«Как старо она выглядит!» — подумала Елизавета.
Марии не было еще и сорока, но она выглядела гораздо старшие. И ни пурпурный бархат, ни драгоценности не могли с этим ничего поделать. Она много страдала, и это наложило на нее свой отпечаток.
— Поправилась ли моя дорогая сестра от своей недавней болезни? — спросился Мария.
— Мое нижайшее благодарение вашему всемилостивейшему величеству. Я вполне поправилась, но если бы этого не произошло до настоящего момента, то я бы не замедлила сейчас явиться, чтобы увидеть ваше величество в полном здравии и узнать, что все ваши враги повержены, а вы благополучно восседаете на троне.
— Мы пока еще не можем сказать, что благополучно, — жестко ответила Мария. — Но мы надеемся, что у нас найдутся хорошие друзья.
— И среди них нет никого более готового услужить вам, чем ваша нижайшая сестра.
— Мне радостно слышать это, — сказала Мария и обняла Елизавету.
Они бок о бок поехали в сторону Лондона — две дочери Генриха VIII, чьи матери были такими непримиримыми врагами, и в тот день королева думала о том, какое это счастье иметь рядом с собой преданную сестру. Она жалела Елизавету, когда после смерти Анны Болейн никому не нужная и всеми забытая девочка впала в немилость до такой степени, что ее опекунам стоило большого труда одевать и кормить ее. О той Елизавете рассказывали жестокие вещи — намного худшие, чем о самой Марии. Их обеих называли незаконнорожденными, но Елизавета подвергалась большему унижению, так как некоторые утверждали, что принцесса явилась плодом кровосмесительного союза между Анной Болейн и братом Анны лордом Рошифором.
Мария надеялась, что теперь Елизавета будет вести себя подобающим образом и что они смогут отныне сосуществовать вполне по-дружески.
Елизавета скромно держалась чуть позади королевы, лишь изредка украдкой бросая на нее взгляды, расточая направо и налево свои улыбки и низко склоняя голову, когда приветствия в честь принцессы Елизаветы становились слишком уж громкими. В ее голове тем временем проносились тревожные мысли: «Что же дальше? Она выйдет замуж, и если родит ребенка, то каковы мои шансы на корону… Но… как же все-таки плохо она выглядит! Достаточно ли она здорова, чтобы родить ребенка? И если она нездорова… когда она умрет?»
Сити готовился чествовать королеву, которой оказал свою поддержку. Когда совсем недавно Джейн Грей направлялась вниз по реке к Тауэру, где ее ждала корона, люди угрюмо молчали, и только немногие приветствовали королеву Джейн. Сити ее не хотел. Она была молода, красива и благородна, но справедливость есть справедливость, закон есть закон, и Англия не приняла никого, кроме Марии.
В окнах домов реяли полоски разноцветной блестящей материи. На старых воротах Сити, когда под ними проходила королева, принаряженные мальчики и девочки из приюта для бедных пели здравицу в ее честь. Улицы были очищены и посыпаны гравием, а члены городских гильдий вышли в полном своем облачении, чтобы сказать Марии: «Добро пожаловать в Лондон!» Вдоль по реке на каждом суденышке развевалось знамя или вымпел, а на некоторых находились музыканты, игравшие веселые мелодии и распевавшие победные гимны, радуясь встрече со своей законной королевой и выражая ей свою верность. Процессия проследовала по Лиденхолл и Майнорис в направлении лондонского Тауэра. Королеву приветствовал лорд-мэр, а позади него стоял граф Арундельский, державший в руках королевский меч, предназначенный для торжественных церемоний. Королеву окружали облаченные в бархатное платье приближенные, а рядом ехала ее сестра Елизавета.