К несчастью для Елизаветы, письма, написанные Ноэллем и Уайеттом в ее адрес, были перехвачены и доставлены королеве. Когда пришел приказ явиться ко двору, Елизавета поняла, что ни один из опасных моментов, которые она пережила на своем тернистом жизненном пути, не мог сравниться с настоящим.
Она могла сделать только одну вещь — лечь в постель. «Увы, — объявила она, — я слишком больна, чтобы вынести дорогу». И в самом деле, Елизавета была так сильно объята ужасом, что на этот раз ее болезнь не являлась пустым обманом. Она не спала и не ела, металась по кровати, мучительно прислушиваясь к звуку лошадиных копыт в своем дворе, который возвестит о прибытии людей от королевы.
И они не замедлили явиться.
К счастью, это оказались не солдаты с приказом об аресте, а два королевских лекаря — доктор Уэнди и доктор Оуэн.
Дрожащая от страха прислуга доложила об их прибытии.
— Я их не приму, — сказала принцесса. — Я слишком больна, чтобы принимать посетителей.
Было уже десять часов вечера, но доктора решительно направились в ее покои. Елизавета окинула их высокомерным взглядом.
— Что за спешка, что вы не могли подождать до утра? — спросила она.
Они умоляли простить их и выразили сожаление, что нашли ее светлость в таком плачевном состоянии.
— А я, — отпарировала она, — не радуюсь от того, что вижу вас в столь поздний час.
— Мы прибыли по приказу королевы, ваша светлость, — они подошли поближе к кровати. Королева желает, чтобы вы завтра на рассвете покинули Эшридж и отправились в Лондон.
— Я не смогу предпринять это путешествие в таком состоянии.
Доктора непреклонно посмотрели на нее.
— Ваша светлость может один день отдохнуть. После чего вам следует проследовать в Лондон, и сделать это нужно безотлагательно из боязни навлечь на себя неудовольствие ее величества.
Елизавета покорилась. Она понимала, что роль больной может дать ей самое большее пару дней передышки.
Ее повезли в паланкине, посланном за ней королевой, и в тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее муж лорд Гилфорд Дадли прошли короткое расстояние, отделяющее их тюрьму в Тауэре от эшафота.
Кое-кто из сельских жителей вышел, чтобы посмотреть, как проезжала мимо них принцесса, и она с благодарностью ощущала на себе их сочувствующие взгляды. Может быть, при этом они вспоминали юную Джейн Грей, которой исполнилось всего лишь семнадцать лет и которая в это самое время, возможно, произносила последние слова молитвы, прежде чем палач отделит ее милую головку от стройного тела. Люди не могли чувствовать к этой молодой девушке ничего, кроме жалости, ведь она сама не стремилась стать королевой. И вот теперь перед ними другая — эта молодая принцесса, которая, быть может, также находится на пути к подобному концу.
На этот раз Елизавета осталась одна, и ее не покидал страх. Она откладывала путешествие как только могла, потому что верила, что, если пройдет какое-то время, гнев Марии может остыть. Поэтому даже один день отсрочки сыграл бы важную роль. Первую ночь принцесса провела в Редбурне, а вторую остановку сделала в Сент-Олбансе. О, если бы она могла еще хоть немножечко задержаться в гостеприимном замке сэра Ральфа Роулетта! Но они были обязаны двигаться по направлению к Миммсу и Найгету. Принцесса старалась как можно чаще делать остановки где только возможно, и путешествие продлилось десять дней — значительно дольше, чем обычно.
По прибытии в Лондон Елизавета ужаснулась его виду. Повсюду множество виселиц, люди висели даже на дверях своих домов. Новый урожай человеческих голов был собран на мосту. Принцесса с дрожью ощутила и ненадежность своего положения, и то, что ее голова тоже может попасть под топор палача.
Но, проехав по улицам столицы, которая всегда была к ней благосклонна, она постепенно отделалась от своей меланхолии. Паланкин оставался открытым, и люди могли лицезреть принцессу, разодетую во все белое, что не только прекрасно оттеняло цвет ее волос, но и символизировало ее невинность. Елизавета сидела прямо, и ее гордый вид как бы говорил: «Пусть они делают с невинной девушкой что хотят».
Городские жители, конечно, чувствовали, что в такое время вряд ли стоит приветствовать принцессу, но они не могли удержаться и не поплакать о ее злосчастной судьбе. Они также молились, чтобы ей не выпала участь леди Джейн Грей.
Елизавету доставили в Уайтхоллский дворец.
Была пятница перед вербным воскресеньем. В своих тщательно охраняемых апартаментах во дворце Елизавета узнала от служителей, что к ней направляется епископ Гардинер вместе с некоторыми членами королевского совета.
И вот он перед нею — великий епископ Винчестерский, один из самых значительных людей во всем королевстве и ее заклятый враг.
— Ваша светлость обвиняется, — сказал он, — в государственной измене. Вы обвиняетесь в том, что принимали участие в заговоре Уайетта.
— Это ложное обвинение, — парировала Елизавета.
— В распоряжении королевы находятся письма, доказывающие, что вы говорите неправду, и вам придется сменить это место на другое.
Елизавета лишилась дара речи: то, чего она боялась больше всего на свете, кажется, свершилось.
— Сегодня же вашу светлость переведут в Тауэр.
Елизавета была объята ужасом, но полна решимости не показать своего страха. Она собрала все свое мужество и гордо заявила:
— Я твердо уверена, что ее величество слишком милостивы, чтобы приговорить к заключению невинную женщину, которая никогда не оскорбляла ее ни словом, ни делом.
— Такова воля ее величества. И вы должны сегодня подготовиться к отъезду в Тауэр.
В ней вспыхнуло вдруг внезапное желание броситься на колени перед этими людьми и начать умолять их. Но вместо этого она спокойно стояла и свысока смотрела на них.
— Я прошу вас, милорды, — сказала она, — либо защитить меня перед королевой, либо просить ее проявить снисхождение и принять меня.
Гардинер ответил:
— Королева распорядилась, чтобы вы собрались и немедленно отправились в путь.
Граф Сассекский был тронут ее молодостью, отвагой и отчаянным положением. Он сказал:
— Если в моей власти будет убедить королеву предоставить вам аудиенцию, то я сделаю это.
С этим посланцы королевы оставили ее; когда они вышли, Елизавета без чувств опустилась на стул. Закрыв лицо руками, она прошептала: «Так и моя мама отправилась в Тауэр, чтобы никогда оттуда не вернуться».
Той ночью, когда она ждала приказания явиться к королеве, слуги сказали ей, что по всему периметру дворец окружен стражей. Стража находилась не только в саду, но и в самом дворце, потому что все страшно боялись, что принцессу попытаются выкрасть.
На следующий день граф Сассекский объявил ей, что она должна отправиться в Тауэр немедленно и что ее уже ждет баркас. Елизавета написала королеве записку и столь искренне умоляла Сассекса передать ее, что он был глубоко тронут.
— Милорд граф, — упрашивала она, — я заклинаю вас всеми святыми взять это письмо.
Он помедлил, но в итоге не смог отказать и взял ее письмо к королеве.
Мария была взбешена. «Это, — орала она, — очередная уловка моей сестры. Разве милорд Сассекс не понял, что она его одурачила, чтобы пропустить сегодняшний прилив?»
На следующий день было вербное воскресенье, и уже ничто не могло спасти Елизавету от заточения в Тауэр.
Ее не стали перевозить в полуночный прилив, так как опасались, что в темноте кто-нибудь придет к ней на помощь.
По пути к баркасу она шептала:
— Да сбудется воля Господня! Я должна радоваться, что ее величество будет довольна!
Потом Елизавета повернулась к следовавшим за нею людям и закричала, охваченная внезапным порывом гнева:
— Разве не чудовищно, что вы — те, кто называет себя аристократами, — допускаете, чтобы я, принцесса и дочь великого короля Генриха, была отправлена в заточение, туда, куда ведает один только Бог.