— Ну, нет, меня ждет долгая жизнь.
— Да, Роберт, да. Ты думаешь, вас скоро освободят?
Он пожал плечами.
— Такое впечатление, что тебе все равно.
На несколько секунд он задумался. Он думал о свободе, о возвращении в Норфолк к занятию сельским хозяйством, верховой ездой и любовью с Эми. Была ли эта свобода такой уж для него желанной? Как глупа Эми! Он увлекся другой женщиной — остроумной, утонченной, с огненно-рыжими волосами и властными манерами. Он хотел принцессу, а не сельскую девушку.
— О чем ты думаешь? — подозрительно спросила она.
«Почуяла ли она, что я желаю другую женщину? — спрашивал он себя. — Была ли она более проницательной, чем я полагал?»
Он ответил:
— Я подумал, что если бы не женился на тебе, то меня бы здесь не было.
— А где бы ты тогда был?
— В могиле.
Какое-то время она оцепенело смотрела на него, потом обвила его руками.
— Значит, Роберт, я тоже могу быть тебе хоть чем-то полезна.
Он громко рассмеялся, потому что за окном светило солнце и чертовски хорошо оставаться в живых! Он приподнял ее и поцеловал в стремительном порыве, что всегда было ему свойственно.
Сейчас он снова стал тем нежным любовником, каким был вначале. А когда он становился таким, то ему никто не мог отказать.
Эми была счастлива. Она снова с ним. Он любит ее, он рад, что они поженились.
Она и не догадывалась, что, обнимая ее, Роберт видел перед собой другой образ и что мысли о принцессе наполняли его восхитительной смесью восторга, желания и амбиций.
Стояли жаркие и душные дни. Темницу наводнял зловонный запах реки. В Лондон снова пришла ужасная болезнь с кровавым потом, и наиболее опасным местом в городе был Тауэр. Каждый день оттуда выносили трупы, но крепость все еще оставалась переполненной людьми после восстания Уайетта.
Однажды утром Джон пожаловался на ужасную слабость. Роберт с тревогой посмотрел на брата. Лицо графа было болезненно-желтого оттенка, и, к своему ужасу, Роберт заметил капельки пота, скопившиеся у него на бровях.
Неужели и Джона настигла чума — страшная болезнь, уже унесшая пятерых братьев и сестер Роберта? Нет, он не допустит этого. Теперь, когда братья вместе, когда судьба снова готова повернуться лицом к Дадли, нет, он не может потерять Джона таким образом. После стольких недель бездействия требовалось что-то предпринять, и Роберт этому несказанно обрадовался.
Он вызвал слуг. Они немедленно прибежали на его зов.
— Граф заболел, — сказал он и заметил, как исказились от ужаса их лица. Он понял, что ему все нипочем, и, несмотря на тревогу за брата, еле удержался, чтобы не рассмеяться. Он не боялся. Он знал, что не может умереть в тюрьме от этой жалкой болезни. Он сделает все от него зависящее и спасет брата, он один будет постоянно находиться подле него, оказывая ему помощь, потому что считал себя неподвластным заразе. Ведь великое будущее, он был уверен, ожидает Роберта Дадли. Как славно ощущать себя бесстрашным среди трусливых.
Он холодно произнес:
— Немедленно пойдите к моей матери. Расскажите ей, что случилось. Пусть она пришлет мне свои лекарственные травы. Скажите ей, чтобы не приходила сюда, пока я не извещу ее. Это подчеркните особенно.
— Да, мой господин.
Слуги смотрели на него, как на Бога.
Роберт вернулся к брату, взял его на руки и отнес в кровать, тщательно укрыв одеялом. Он сел рядом и, когда доставили сильнодействующие средства от Джейн, сам дал их больному.
Он болтал с Джоном, стараясь его приободрить. Считалось, что если больной в течение первых двадцати четырех часов не выйдет из бессознательного состояния, то он умрет.
Роберт потом часто с удивлением спрашивал себя, как ему самому удалось прожить тот день и ту ночь, ведь он сам находился почти что в горячке. Он даже не осознавал, что разговаривает сам с собой: «Принцесса Елизавета влюблена в меня. Нас разделяла решетка, и я не мог приблизиться к ней, но я получил доказательства ее любви. Если она когда-нибудь станет королевой, меня ждет триумф. Такой, которого никогда не знал мой отец, триумф, который был бы уготован Гилфорду, если бы все вышло так, как задумал наш отец. Я не забываю нашего деда — простого судейского, сына фермера, который добился того, чтобы заседать в зале королевского совета. Я не забываю нашего отца, который стал лордом-протектором Англии — почти королем, а им он мечтал сделать Гилфорда. Я — третье поколение. Я научусь на чужих ошибках. Может, в третьем поколении Дадли станет королем».
Да, он, должно быть, действительно находился в горячке, если произносил вслух такие мысли.
Вдруг Джон открыл глаза и спросил:
— Брат, это ты?
И, очнувшись, Роберт понял, что кризис миновал, Джон спасен, а еще он был уверен: его не коснется болезнь. Он был так же уверен в этом, как и в том, что его ожидает славное будущее.
Этим летом при дворе было много испанцев. Никто не мог снискать у королевы такой благосклонности, как они. Приехал ее жених, и она влюбилась в него, как девчонка.
Джейн Дадли, хотя она и не была принята при дворе, можно было часто встретить возле дворцов, где останавливалась королева. Она упрашивала старых друзей, одаривала испанских дам. Она рассказывала им о страшной участи своих сыновей. Не улучит ли этот милый господин или эта милая леди момент, когда королева будет находиться в благодушном настроении, и не замолвит ли словечко за бедную Джейн Дадли?
Очень многие жалели ее и таким образом ее просьбы время от времени достигали ушей королевы.
Мария любила своего мужа, и любовь смягчила ее.
— Бедная Джейн Дадли, — сказала она, — что она такого сделала, чтобы так страдать?
У Джейн было разбито ее материнское сердце, и так как Мария тоже надеялась вскоре стать матерью, то она понимала ее материнские надежды и печали. Сыновья Джейн замахнулись на корону, но в этом они подчинялись своему отцу. Влюбленная Мария была мягкой Марией.
Когда на смену теплым летним денькам пришла осень, она решила, что пора простить Дадли. Они, без всякого сомнения, будут по-прежнему считаться виновными в тяжкой государственной измене, что означает, что им не вернут их земли и состояние, но их отпустят на свободу.
Джейн чуть с ума не сошла от радости.
Наконец-то ее сыновья станут свободными. Земли и богатства? На что им они? Пусть они живут себе тихо и незаметно, пусть оставят свои амбиции, которые оказались фатальными для их семьи.
Но радость Джейн была недолгой. Заключение в Тауэре превратило ее старшего сына Джона в развалину, и уже через несколько дней после освобождения он умер.
Из тринадцати детей Джейн в живых остались только пятеро. Но, даже оплакивая Джона, она благодарила Бога, что Амброуз и Роберт (особенно Роберт, ведь даже у самых нежных матерей есть свои любимчики) вышли живыми из этого ада.
Пока Роберт вместе с Эми ехал из Лондона в Норфолк, возбуждение, охватившее его, как только за ним захлопнулись ворота Тауэра, постепенно утихло и он ощутил пустоту.
Брат, которого он с таким трудом выходил, мертв. А у матери смерть буквально написана на лице. Только теперь он понял, как сильно страдала она — намного сильнее, чем кто-либо из них, братьев Дадли. И еще он чувствовал, что, потратив всю свою энергию на то, чтобы освободить их, она не сможет прожить долго.
Да, теперь он — свободный человек, но что ему осталось? Эми и жизнь в Норфолке! Ему ясно дали понять, что, хотя королева и милостиво даровала свободу, Дадли не следует рассчитывать на что-то большее. Он, лорд Роберт, сын человека, который когда-то управлял Англией, сейчас был всего лишь бедняком без гроша в кармане, женатым на дочери деревенского сквайра и зависящим от его милости.
Иногда Роберту казалось, что все было бы гораздо проще, если бы Эми не была столь верной женой или хотя бы он не был таким привлекательным для многих женщин. И как-то он сказал с надеждой:
— Меня долго не было, Эми. Ты молода и красива. Выкладывай все как есть, ведь ты не могла хранить мне верность все это время, я в этом уверен.
Она возмутилась.
— Как ты можешь говорить подобное? — Слезы наполнили ее глаза. — Неужели ты думаешь, что кто-нибудь для меня мог бы сравниться с тобой?