Не отрываясь, она смотрела на него. За время заключения Роберт слегка постарел, но вовсе не стал от этого менее привлекательным. И пусть вокруг рта обозначились складки, — это всего лишь признак силы. И пусть события последних месяцев оставили на лице лорда следы печали, это делало его улыбку еще более загадочной. Под печалью таилось то восхищение жизнью, которое говорило любой женщине, кто бы ни посмотрел на него, что быть с ним рядом — означает испытать восторг и счастье.
Роберт улыбнулся Эми, но его улыбка скрывала некоторое беспокойство. Он знал, что жена говорит правду. Воспитанная в глуши, Эми не обладала возможностями и способностями придворных дам, искушенных в науке супружеских измен.
Тесть встретил его с распростертыми объятиями. Он верил, что даже если на этот раз лорд Роберт находится в тяжелом положении, то так будет не всегда.
— Добро пожаловать домой, Роберт. Мы очень рады видеть тебя. Хорошо, что в доме потеплеет от твоего присутствия, а бедняжка Эми вновь станет счастливой. Она места себе не находила от тоски, заражая всех нас своей хандрой.
Итак, вот она, простая деревенская жизнь. Но как мог лорд Роберт Дадли приноровиться к ней? Он с тоской подумал о королевском дворе. А тут Роберт-сквайр! Роберт Дадли — фермер! Это как насмешка. Впрочем, его прадед тоже был фермером. Может, в нем, Роберте, предопределено закончиться этому циклу?
Он стал объезжать имение верхом и наблюдать за работниками, которые мололи кукурузу на гумне. Иногда брал одну из длинных палок с прикрепленной к ней короткой колотушкой и помогал молотить кукурузу. Это давало ему хоть какое-то удовлетворение и разрядку. А еще он брал корзину, в которой отвеивалась мякина, и тряс ею в воздухе. Все это он проделывал с чувством глубокой обиды. Он, лорд Роберт, лишенный земель и денег, стал не кем иным, как фермером.
В ноябре молодой лорд участвовал в забое скота и собственноручно солил мясо на зиму, потом он собирал остролист и плющ и украшал ими к Рождеству огромный зал, он распевал гимны, он пил под завязку и с волчьим аппетитом поглощал простую пищу. Он танцевал деревенские танцы, он занимался любовью с местными женщинами, среди которых были и жена соседского сквайра, и девушка со скотного двора. Для него не имело никакого значения, кто они, все они принадлежали лорду Роберту, стоило ему только захотеть.
Но все это могло приносить удовлетворение только очень короткое время.
В январе Джейн Дадли умерла, и ее похоронили в Челси. Все то немногое, что имела, она оставила своим детям, выразив надежду, что очень скоро им вернут в полной мере все, что им причитается по праву рождения.
После похорон Роберт не сразу вернулся в деревню. Вместе с братьями он бродил по улицам Лондона и иногда встречал тех, кто был принят при дворе, куда вход ему теперь был заказан. Он видел королеву и ее мужа, он слышал сердитое ворчание по поводу испанской партии, он заметил, как плохо выглядела королева, и не мог не порадоваться в душе.
Теперь на Смитфилд-Сквере под ногами казнимых протестантов разжигали костры. Роберт вдыхал едкий запах, слышал крики мучеников.
Однажды, когда ему пришлось в очередной раз стать свидетелем ужасной сцены в Смитфилде, с ним оказались Амброуз и Генрих. Содрогаясь, все трое постарались уйти прочь и улеглись на речном берегу. Никто не проронил ни слова, хотя гнев переполнял их.
Роберт первым нарушил молчание.
— Народ возмущен. Почему нам навязывают отвратительные испанские обычаи?
— Если бы у народа был настоящий лидер, то он бы восстал против всего этого, — добавил Амброуз.
— Как Уайетт? — спросил Генрих.
— Уайетт проиграл, — вставил Амброуз, — однако мог и не проиграть.
— В таких делах, — сказал Роберт, — даже самым смелым, умным и решительным следует хорошенько все продумать, спланировать и подготовиться. Не забывайте о сырых темницах и миазмах реки, о погребальном звоне колоколов. Вспомните нашего отца. Вспомните Гилфорда. И Джона тоже убил Тауэр, хотя в действительности он умер чуть позже. Если бы не это тюремное заключение, Джон был бы сейчас жив.
— Неужели это говорит Роберт? — воскликнул Амброуз. — В это невозможно поверить!
Роберт засмеялся. Он вспомнил весенний месяц апрель, проведенный в лондонском Тауэре, и ту страсть, которую внушила ему другая пленница этой мрачной крепости.
— В один прекрасный день, — сказал он, — вы увидите, что вам преподнесет ваш Роберт.
— Ты снова лелеешь честолюбивые мечты у себя в Норфолке? Будь осторожен, брат.
— Своими мечтами я ни с кем не делюсь. Только так и можно их выпестовать.
Мимо них прошли двое мужчин. Они оглянулись назад и сказали:
— Добрый день, милорды.
Братья вскочили на ноги.
— Мы вас не знаем, — сказал Роберт.
— Но лордов Дадли знает всякий.
— Кто вы?
— Мы служили вашему благородному отцу, милорд, — сказал один из них. — Мы не забыли тех дней. Пусть вашей семье улыбнется судьба. Милорды, народ не одобряет испанской партии.
— Это дело королевы, — сказал Амброуз.
— Вот как? Мы думаем, что брак королевы — дело ее подданных. Те, кто так считает, собираются во дворе церкви Святого Павла. Они приглашают всех, чей нос не выносит скверного духа Смитфилда.
Мужчины поклонились и продолжали свой путь, а трое братьев переглянулись.
Генрих сказал:
— Давайте не станем вмешиваться не в свое дело. Разве нам не был преподан хороший урок?
Но Роберт пропустил эти слова мимо ушей. Однообразной жизни в Норфолке он предпочтет иное. Его место здесь — если не при дворе, тогда среди смутьянов у церкви Святого Павла.
Возбуждение собраний подстегивало Роберта. В саду Святого Павла составлялись заговоры. Их цель — сместить королеву и посадить на трон принцессу Елизавету. Как только она там окажется — конец унылому существованию. Он предстанет перед ней и напомнит, что поклялся быть ее рабом. И тогда пройдет совсем немного времени, как она сама станет его рабыней. Разве влюбленная в него женщина могла хоть раз ускользнуть от него? Перед его мужским очарованием не устоять ни герцогине, ни свинарке, не устоять также и принцессе, и королеве.
Эми на него страшно сердилась. Почему он столько времени находится в Лондоне? Если Роберт не вернется, она помрет с тоски. Она доберется до Лондона и поглядит, что его там задерживает, она так скучает по своему Роберту.
Он пытался успокоить ее своими любовными посланиями и короткими наездами в Сайдерстерн. Он даже раскрыл ей некоторые планы.
— Видишь ли, Эми, в Сайдерстерне я более или менее завишу от твоего отца. Мне это не по душе. Я бы хотел получить назад свое наследство.
— Ты опять попадешь в беду, — повторяла она. — Тебя отправят в Тауэр, а я умру от тоски.
Тогда лорд призывал на помощь все свои умения, околдовывая ее хорошо известными ему способами, играя роль пылкого возлюбленного.
— Как же я могу оторваться от твоей юбки, если только не по крайней необходимости? Но это очень важно. Мы снова станем богатыми. У нас будет власть. Я возьму тебя с собой ко двору, и твоя красота сведет там всех с ума.
Она верила ему, страстно желая предстать при дворе в качестве жены Роберта.
Уезжая, он обычно оставлял ее мечтающей о счастье. Эми видела себя танцующей на придворном балу, в бархатном платье, увешанном жемчугами. При этом она валялась на софе и в огромном количестве поглощала сладости, которые обожала.
Служанка Пинто только качала головой, не раз пытаясь предостеречь свою госпожу — ведь госпожа может стать очень толстой, если будет есть столько сладостей; при этом она не преминула заметить, что у Роберта в Лондоне завелась, наверное, какая-то женщина.
Бедная Пинто! Она никогда не понимала Роберта. У него огромные амбиции, однако он очень доволен своей женой. Эми вспомнила о связывавшей их страсти. Да, у него есть другая любовь, это верно, — любовь к власти, страстное желание вернуть назад свои богатства, но разве это не естественно для такого гордого человека?