Он устремил сердитый и полный горечи взгляд на ее лицо.
— Вашей светлости должно быть известно, что я появлюсь при первой подходящей возможности.
— Так это — первая подходящая возможность! Откуда же это мне должно быть известно?
— Я полагал, что между мной и вашей светлостью существует глубокая и давняя дружба.
— Ах, да! Мы оба много пережили, не так ли? Тогда отбросьте грусть, милорд! Я знаю вас как своего друга.
— Я принес доказательство нашей дружбы.
Он положил у ее ног два мешка.
— Что в них, милорд?
— Золото. Вы сказали, что я могу говорить, не таясь. Ладно, я так и сделаю. Вы сказали, что многие пришли к вам засвидетельствовать свое почтение. В связи с тем, что здоровье королевы ухудшается с каждым днем, на дороге в Хэтфилд наблюдаетея интенсивное движение. Ваша светлость, если королева поправится, то на обратной дороге в Лондон будет наблюдаться еще более интенсивное движение, а если случится еще какая-нибудь неприятность, то Хэтфилд вновь станет одинокой тюрьмой.
— Произошла какая-нибудь неприятность?
— Мы живем в жестоком мире.
— Вы знаете об интригах, направленных против меня?
— Я не знаю об интригах. Неужели вы думаете, что кто-то посвятит в них меня… самого верного сторонника вашего величества… которого когда-либо имела ваша светлость!
— Милорд!
— Вот! — воскликнул он. — Я ясно выразился, верно?
Он поднялся и даже сделал шаг к ней. «Какой пылкий мужчина!» — с нежностью подумала принцесса.
— Я вам верю, лорд Роберт, — сказала она. — Так что за мешки вы мне принесли?
— В них — только золото. Я принес его в качестве залога. Вас ждет гораздо больше, если понадобится. Я продал земли и продам еще. Конец чьего-либо царствования не всегда заканчивается мирной коронацией. Я хотел бы, чтобы ваша светлость знали, что, если я вам понадоблюсь… в любом качестве… я в вашем полном распоряжении. Я кладу у ваших ног мое недавно вновь обретенное состояние. Эти мешки всего лишь символ. Вы можете распоряжаться этими руками, этим сердцем, этим телом! Роберт Дадли — всецело ваш!
Елизавета была тронута до глубины души. Она протянула ему руку для поцелуя, но он ее не принял. Он прошептал:
— Ваша светлость, я не могу. Вы так прекрасны, что я могу не сдержаться.
Эти слова доставили ей такое же удовольствие, как и мешки с золотом. Она не только принцесса, которой вскоре суждено стать королевой, его взгляд ясно говорил ей, что она самая желанная из женщин, что она может заставить его позабыть обо всем на свете, потому что он безумно любит ее.
— А теперь уезжайте, — мягко произнесла она. — Но мы скоро увидимся.
Он бросился перед ней на колени, но не прикоснулся к ней, и, поднимаясь, сказал:
— Когда ваша светлость станет королевой Англии, я первый засвидетельствую вам свое почтение и попрошу распоряжаться мною. Я клянусь вам.
Когда он ушел, Кэт схватила мешки.
— Он вас околдовал, — сказала она.
— Я знаю, Кэт. А не может быть так, что это я околдовала его?
— Колдовство — его вторая натура.
— Может, и моя тоже.
— Королеве легче изнывать от любви, чем богатому лорду. Когда пробьет ваш час, не забывайте, что у вас есть и другие друзья. Вспомните Уильяма Сесила, который, находясь при дворе вашей сестры, служил вам верой и правдой все эти годы: он писал вам письма, предостерегал вас.
— А почему я должна забыть Уильяма Сесила? Разве я не говорила, что он — мой верный друг?
— Нет, не говорили! И у него нет таких сверкающих черных глаз, которые прямо-таки пожирают вас всю целиком. И он не говорил вам, что ваша красота так запала в его сердце, что он не решается прикоснуться к вашей руке из опасения наброситься на вас прямо на глазах у верной служанки.
— Постыдись, Кэт! Разве лорд Роберт сказал нечто подобное?
— Сказал, миледи.
— Тогда я этого не слышала.
— Но вы видели и я видела то, что должно быть увидено. Он — искатель приключений.
— Ладно, ну и кого мне следует облагодетельствовать — добропорядочного мещанина? Зануду? Робкого увальня?
— Значит, вам хочется этого мужчину.
— Кэт Эшли, вы свободны. Хватит с меня ваших оскорблений.
— Но вам не хватит моей любви, а любовь, подобная моей, не обращает внимания на тот гнев, который она может вызвать. Она стремится сослужить службу, даже если это служение иногда доставляет неудовольствие.
Елизавета повернулась и обняла Кэт.
— Я знаю это, Кэт. Я знаю. Но не смей меня раздражать. — Она улыбнулась: — Значит, он посмотрел на меня так, как будто хотел проглотить всю целиком? Должна признать, что все так и было. Но, в связи с тем, что он всего лишь посмотрел, то какое мне до этого дело? Не бойся, Кэт, я не позволю никакому мужчине взять верх надо мной. Давай-ка пораскинем карты. Давай посмотрим, что они нам теперь расскажут о нашем высоком темном короле.
— Бойтесь его! Это-то они и скажут.
— Мне? Бояться? Пусть он сам боится меня!
— Нет, миледи, это вы находитесь в сильном волнении. Будьте осторожны. Он — непростой человек.
— Здесь ты права, — засмеялась Елизавета, предвкушая волнующий роман. — Он на самом деле непростой человек.
Пришел ноябрь. В Хэтфилде стали заметны проявления активности. Принцесса была неприступна, она была по-королевски величественна, хотя и весела, а также надменна и как никогда вспыльчива.
К ней приехал с визитом граф Ферия, и это добавило масла в огонь, так как все понимали, что это значило.
По приказу своего хозяина, Филиппа Испанского, Ферия явился, чтобы втереться в доверие к Елизавете.
Граф низко поклонился — ниже, как тут же заметила Елизавета, чем при их последней встрече. Его поведение вызвало у нее желание громко рассмеяться. Она подумала про себя: «Значит, твой хозяин скорее окажет поддержку мне, кого он подозревает в ереси, чем позволит своему давнему врагу королю Франции водрузить на английский трон Марию Шотландскую».
Было приятно сознавать, что ей собирается оказать поддержку влиятельный Филипп, а также то, что она все равно ее получит, что бы ни сделала. Если ей заблагорассудится, то она может быть холодна с Ферией или может оказать ему теплый прием — в любом случае ее поведение не изменит решения его хозяина. Испания считала ее меньшим из двух зол, и она им и останется.
— Я польщена, милорд, — сказала она ему, что вы почтили своим сиятельным присутствием мое скромное жилище.
— Это я польщен, — ответил напыщенный испанец.
Елизавета окинула его изучающим взглядом и с удивлением спросила себя, что заставило Джейн Дормер, фрейлину королевы, влюбиться в него. Он был по-своему красив — но ведь он испанец! Дайте Джейн хорошего доброго англичанина. Ее мысли неизбежно возвращались к Роберту Дадли.
Принцесса пригласила Ферию отужинать вместе с ней.
— Мне доставляет огромное удовольствие сознавать, что вы приехали, чтобы заверить меня в дружеских чувствах вашего господина, — сказала она, когда они сели за стол.
— Мой господин никогда не жалел усилий, чтобы продемонстрировать вашей светлости свою дружбу, — ответил он. — Вы знаете, что королева на самом деле очень тяжело больна?
— Я слышала об этом.
— Ваша светлость, для вас наступают великие времена, — продолжал Ферия. — Вы будете провозглашены наследницей королевы. Таково желание моего господина. Вы знаете, какое влияние он имеет на королеву, и только благодаря ему это свершится.
Тонкие рыжеватые брови графа при этом взметнулись вверх, подбородок надменно вздернулся.
— Ваш господин — мой хороший друг, я в этом не сомневаюсь, — сказала она. — Но я не понимаю, как он — или кто-то другой — может дать то, что принадлежит мне по праву крови. Ни в чьей власти дарить мне то, что по праву рождения принадлежит мне, и никакой суд не может отнять его у меня.