— Замок большой, — сказал мальчик.
— И он тебе понравился, правда?
Мальчик кивнул, с обожанием вперив взгляд в лицо своего отца.
— Мама говорит, что это Кенилуорт.
Может, она сказала: «Ты — законный наследник Кенилуорта!» Нет, она не осмелится.
Он прижал мальчика к груди. Ради этого ребенка он был почти готов признать Дуглас своей женой. Он бы с гордостью взял Роберта-младшего за руку и представил его обществу. «Вот мой сын!» Какой бы переполох вызвали его слова!
Но нет. Королева никогда бы его не простила, к тому же ему начала надоедать мать мальчика. Ее смиренная угодливость и скрытая истеричность вызвали в его памяти образ Эми. И почему только этим женщинам не удается так легко разлюбить, как это удавалось ему самому?
Летиция принадлежала к другому типу женщин, и у Летиции тоже был чудесный сын. Она назвала его Робертом. Может, в память о Роберте Дадли? Ее сын, которому уже исполнилось восемь лет, был необычайно красив. Почему бы Летиции не подарить сыновей и ему?
Он вспомнил, как они встретились в коридоре. И он, и Летиция были научены горьким опытом, она могла дать ему больше, чем он надеялся получить за всю свою жизнь, и что, по вине королевы, было ему недоступно: удовольствие, дети и семейная жизнь.
У Летиции имелся муж. Роберт пожал плечами. Потом посмотрел на Дуглас, которая пристально его рассматривала, и ему почудилось, что он слышит, как в этой комнате смеется Эми Робсарт.
Он сердито заявил:
— Будь осторожна! Ты была в высшей степени неблагоразумна. Если королева хоть что-то проведает, то это будет не только моим концом, но и твоим.
Она упала на колени и закрыла лицо руками.
— Ах, Роберт, я буду осторожна. Я тебе обещаю, она не узнает.
— Тебе не следовало ни в коем случае сюда приходить, — упрекнул он.
Видя страдания матери, мальчик расплакался, и тогда, взяв его на руки, чтобы успокоить, Роберт подумал: «Если бы твоей матерью была другая женщина — не та, от которой я смертельно устал, — если бы ею была Летиция, мне кажется, я бы на ней женился ради тебя».
На следующее утро, а это было воскресенье, все общество направилось в церковь, позже днем состоялся банкет, который затмил своим великолепием имевший место накануне. Играла музыка, и снова были танцы, а как только стемнело, небо осветилось еще более яркими и великолепными фейерверками, и, как вчера, стреляли пушки.
В течение этого дня три женщины непрерывно думали о хозяине замка, каждая из которых была по-своему в него влюблена.
Одна из них, Дуглас, трепетная и все понимающая, догадывалась, что ее больше не любят и что, если бы не ребенок, то Роберт, наверное, желал бы забыть то, что было между ними. Ей казалось, что дух Эми Робсарт бродит по замку Кенилуорт, предупреждая ее и вселяя дурные предчувствия.
Королева размышляла о графе Лестере с нежностью, как о самом любимом из всех мужчин в ее жизни. Даже Томас Сеймур не вызывал в ней таких чувств, как Роберт. Она сомневалась, чтобы Томас, если бы он был жив, так долго вызывал бы в ней такие нежные чувства. Сейчас она любила Роберта за все его слабости, так же, как раньше любила за его силу. В славные дни их юности, когда он был героем рыцарских арен, она любила его как самого совершенного и добродетельного человека. Теперь она знала, что он и не самый совершенный, и не самый добродетельный, и все же любила его.
И все мысли Летиции были только о графе. Она хотела, чтобы Роберт стал ее любовником, но она, безусловно, не Дуглас, чтобы ее могли взять, а потом растоптать. Если Роберт станет ее любовником, она должна стать графиней Лестер. Она грустила и все же улыбалась, потому что была из тех женщин, которые если чего-нибудь страстно пожелают, то в один прекрасный день видят, как оно падает им прямо в руки.
Стояли знойные, душные дни. Королева обычно пребывала в замке до пяти часов вечера, когда она могла поскакать на охоту в близлежащие угодья с огромной свитой придворных. И всякий раз по ее возвращении с охоты в кенилуортском парке ее ждали «живые картины», и каждый день представление оказывалось все более грандиозным и великолепным, чем предыдущее.
Но, по прошествии времени, удовольствие, которое она испытала в первый день, стало менее сильным. Возможно, она устала от речей, прославляющих ее добродетели. Роберт казался весьма обеспокоенным, и у королевы возникло тревожное предчувствие, что причиной тому не только огромные усилия, которые он прилагал, чтобы развлечь ее, а и что-то другое. Уж очень он казался измученным и каким-то неестественным.
Когда их лошади оказались совсем рядом, Елизавета спросила:
— Вы плохо спите, милорд?
Он вздрогнул, и на его лице промелькнуло такое виноватое выражение, что ее страхи только усилились. Она заподозрила, что он связан с женщиной. Она знала характер Роберта. К его чести, он всегда внешне хранил ей верность, к тому же, в такое время он наверняка не мог осмелиться подумать о другой.
— Ты вздрагиваешь! — резко произнесла она. — Значит, это преступление — не спать?
— Я был бы в ответе, ваше величество, за то, что это вы не спите, пока находитесь под моим кровом.
— Речь идет не о моем отдыхе, а о твоем.
— Я боялся, что вашему величеству пришла на ум данная мысль, потому что вы сами плохо отдыхаете. Я умоляю вас сказать мне, если ваши покои вам не по душе. Мы их поменяем. Мы поменяем мебель в ваших покоях.
Она резко ударила его по руке.
— Прямой вопрос требует прямого ответа, милорд, и за него вам воздастся… разве что вы боитесь, что награда за него вас не устроит.
— Моя милая леди, мне бы не хотелось беспокоить вас своими болезнями.
— Значит, ты снова нездоров?
— Это не более чем простое недомогание.
С чувством облегчения она громко рассмеялась.
— Вы слишком много едите, милорд.
— Я бы не смог требовать от вашего величества по праву оценить мой стол, если бы сам не делал этого. Вы могли бы подумать, что я брезгую тем, что было приготовлено для вашего королевского желудка.
— Значит, это всего лишь физическое недомогание. Я опасалась, что только душевное беспокойство не дает тебе спокойно спать по ночам.
Догадываясь о ее подозрениях, он сказал:
— Ваше величество должны знать правду. Это из-за женщины.
Он заметил, что у нее перехватило дыхание, и поэтому сразу обратился к ней с такой пылкой страстью, на которую только был способен.
— Зная, что та, которую я люблю больше жизни, находится под моим кровом, как же я могу спокойно спать по ночам, если она не лежит со мной рядом?
Королева пришпорила своего коня и галопом пустила его вперед, но он успел заметить ее довольную улыбку.
— Милорд, — бросила она ему через плечо, — вы дерзите. Я умоляю вас не скакать рядом со мной. Мне бы не хотелось бранить хозяина, который меня принимает. А поскольку я так сильно гневаюсь, то боюсь, мне все же придется поступить подобным образом.
Тем не менее он продолжал скакать рядом.
— Ваше величество… нет… Елизавета, милая Елизавета, какой ты была для меня в Тауэре… ты забыла, а я буду помнить до конца моих дней. Ты слишком многого от меня требуешь.
Она пришпорила своего коня и не стала ему отвечать, но к ней вернулось хорошее настроение, и, когда в круг загнали оленя, она закричала:
— Не убивайте его. Я нахожусь в благом расположении духа. Я дарую ему жизнь при условии, что он отдаст взамен свои уши.
Она самолично отрезала уши у бедного животного и, улыбаясь, наблюдала, как он, объятый ужасом, с окровавленной головой, понесся прочь. Затем она воскликнула:
— Где же наш хозяин? Почему он не рядом со мной?
Роберт подъехал к ней, и они поскакали бок о бок назад в Кенилуорт.
— Я верю, милорд, — жеманно произнесла она, — что вы больше не станете настолько забываться. Я не буду столь снисходительна, если вы снова поступите подобным образом.
— Я не могу в этом поклясться, — ответил он. — Я всего лишь мужчина и готов отвечать за последствия своих опрометчивых речей.
Но, говоря любезности королеве, он думал о Летиции и об их ночных страстных свиданиях, о том удовольствии, которое они друг другу доставляли, и он знал, что ничто на этой земле не могло теперь ни разлучить их, ни сдержать взаимную безумную страсть.