Убоище шмыгнул носом, вытер глаза рукавом и почесал голову дулом револьвера. Сунул револьвер обратно в кобуру.
— Вот тебе и женщины, — сказал он. — Никогда не догадаешься. Подумать только — этот грязный карлик в ночнушке. Он хоть настоящий?
— Настоящий кто? — спросил Мун.
— Вот это-то я и хочу знать.
«Вот это-то я и хочу знать. Настоящий кто?»
— Скажу вам честно, старина, — сказал Убоище, и мозг Муна отметил нотки нерешительности в его голосе, пока тот не продолжил: — Эта девушка ужасно ко мне относилась, я не стыжусь признаться, что она и вправду мне нравилась, но она играла со мной, понимаете — играла со мной, в игры играла, — да, времечко было то еще…
— А я и вправду вам поверил. Значит, вы не настоящий ковбой? — спросил Мун.
— Боже правый, нет, — ответил Убоище. — Но учтите — мне нравится быть ковбоем.
— А… мистеру Джонсу?
— Тоже. — Он вопросительно посмотрел на Муна: — Вы же не думаете, что он ей нравится, а?
— Нет, не думаю.
Несколько секунд они сидели молча. Мун пытался все переосмыслить, но безуспешно. Убоище вздохнул:
— Знаете, эта девушка… Она мучила меня так, что я и врагу не пожелал бы… ну, Джасперу-то пожелал бы.
— Как вы ее встретили?
— Ну, видите ли, это наш район. Мы ездим по двое. О, она нас привлекла, она была восхитительна. Веселая, знаете ли… — Он задумался. — Едва я ее увидел, так про остальных и думать забыл. — Он плаксиво шмыгнул носом. — Я прошел сущий ад — не спал, не прятался.
— На вашем месте я бы ее бросил, — посоветовал Мун. — Она того не стоит.
— Вы здесь работаете?
— Нет. Вообще-то да, работаю, но у меня, знаете ли, все иначе: я на ней женат.
— На ком?
— На Джейн.
— На Фертилити? — уставился на него Долговязый Джон. — Она мне сказала, что ее мужа убили на дуэли.
— Ничего страшного, — сказал Мун, благодарный Убоищу за то, что тот смутился. — Она такая.
— Все время?
Мун серьезно над этим задумался.
— Да.
— Тогда почему вы с этим миритесь, я бы ее убил.
— Я люблю ее, — сказал Мун, отчаянно оплакивая в душе свою любовь.
— Я вас понимаю, — произнес Убоище.
— Знаете, между ней и этим парнем на осле ничего не было, — сказал Мун.
— Правда?
— Правда, — успокоил его Мун. — Он перепутал. Подумал, что вы говорите о чем-то другом. — Тут он вспомнил. — Мари мертва. Вы убили Мари.
— То есть? Я не видел Мари со вчерашнего дня, — повернулся к нему Убоище.
— Вы застрелили ее через окно.
— Мари?
— Попали ей в грудь.
Убоище тихо присвистнул:
— Господи, какой ужас! Бедная девушка.
— Да, — сказал Мун.
— Где она?
— Он увез ее на осле. В ковре. — Он решил ничего не говорить о генерале.
— Старушка Мари, — сказал Убоище. — Знаете, я никого раньше не убивал.
— Ее вот убили, — сказал Мун.
Смех, да и только.
«— Мари мертва. Ты убил ее, — ровно сказал он, хотя все его существо переполняла ненависть к этому убийце с ледяными глазами.
— Нет, — захныкал Убоище. — Я не видел Мари со вчерашнего дня.
— Ты застрелил ее через окно.
Он протянул руку и железной хваткой стиснул горло сопливого мерзавца. „Грязная крыса!" — процедил он и одним рывком…»
Но он мог только смотреть. Он зритель.
«К тому же если и есть слова, которые можно процедить, „грязная крыса" к ним не относятся».
— Ваш жеребец на улице?
— Кобыла, — сказал Убоище. — Это кобыла.
— Я не вижу ее на улице.
— В конце концов я с нее слез, а она просто пошла дальше. Как заводная. Не думаю, что это настоящий жеребец или кобыла. Думаю, она заводная. Бог знает, где она теперь. Наверняка ушла в море.
— Вы кино снимаете? — спросил Мун.
— Хотелось бы. Этим я бы не прочь заняться.
— Да. Простите, запамятовал ваше имя.
— Д. Дж. Убоище. Надо бы устроиться в кино.
— В кино нет настоящих пуль, — предупредил Мун.
— В кино они без надобности, — сказал Убоище.
Мун чувствовал себя так, будто разговор — это гиря на веревке, которую ему приходится волочить в одиночку. Он неловко встал и спустился по лестнице, одолевая здоровой ногой по одной ступеньке зараз.
— Ногу поранили? — участливо поинтересовался Убоище.
— Нет, — ответил Мун. — Просто еще не привык к новым шпорам. — Он улыбнулся улыбкой невинного лунатика, которому в психушке поручают всякую мелкую работу. — Порезался.
— Дайте-ка взглянуть.
Мун спустился с лестницы, сел, снял туфлю и размотал платок.
— Выглядит паршиво, — сказал Убоище. — Антисептиком промывали?
— Нет, — ответил Мун. — Думаю, у нас его нету.
— Вы что, о столбняке никогда не слыхали? Пойдемте-ка на кухню.
Они прошли на кухню, где Убоище включил холодную воду.
— Дайте платок. — Убоище намочил его и промыл рану.
Мун облокотился на раковину и скорбно повернул голову к окну.
«Увы, он смертен! Нет, не плачь, девица… счастлив тот, кто обретает покой, когда на его глазах солнце восходит над его садом… О, Петфинч, Петфинч, дом мой и сад души моей, позволь мне упокоиться под твоим дерном там, где упадет эта стрела».
— Ну как?
— Отлично, спасибо.
Холодная вода смягчила боль, охладила и сократила рану. Убоище затянул платок.
— Надо держать в чистоте, понимаете?
— Вы очень добры, мистер Убоище. Довольно-таки непоследовательно с вашей стороны. — Он глупо хихикнул. — Могу я вам что-нибудь предложить? Вы завтракали?
— Что это?
— Простите?
— Вот это. Что это?
— А. Вообще-то это бомба.
Убоище взял ее в руки и приложил к уху.
— Тикает, — сказал он.
— Да.
Убоище осторожно положил бомбу и посмотрел на нее.
— Ваша?
— Да.
— Бомба. Настоящая?
— Да, конечно.
Убоище медленно кивнул.
— Тикает, — сказал он.
Он подошел к Муну и остановился перед ним.
— Вы хотите сказать, — спросил он, — что она рванет?
— Не прямо сейчас, но рванет. Часовой механизм поставлен на максимум, но, с другой стороны, я, если захочу, могу нажать кнопочку — тогда она рванет через десять секунд. Дядя моей жены, дядя Джексон, кое-что знал о бомбах, знал, что часто возникает необходимость бросить ее без предупреждения.
— Бросить?
— Это как подложить, только наоборот.
— Куда?
— Под кровать, например.
— Кому?
— Не знаю, — сказал Мун. — У меня есть список.
Убоище осторожно посмотрел на него:
— У вас на кого-то зуб?
— Нет, — сказал Мун. — Не совсем.
— Тогда зачем вам бомба?
— Потому что, мой дорогой Дж. Б., нам нужен взрыв. Дело не просто в каре, дело в том, чтобы заставить людей осознать, — бам! — чтобы они все пересмотрели, поняли, что где-то жизнь пошла наперекосяк, что все пропорции искажены, — надеюсь, я понятно выражаюсь?
Убоище задумчиво оттянул нижнюю губу.
— Д. Дж., — сказал он. — Долговязый Джон Убоище.
Мун поклонился и хихикнул.
— Вы, что ли, писатель? — Убоище обвел рукой пишущую машинку и разбросанную по столу бумагу.
— А, это просто мой дневник. Вообще-то я историк.
— Правда?
— Да, черт подери, правда! — рявкнул Мун.
— Будьте добры произносить мое имя правильно, — мирно сказал Убоище. — Когда Джейн вернется?
— Не знаю.
— Ее давно нет?
— Всю ночь.
Лицо Убоища перекосилось.
— Джаспер, — процедил он (Мун отметил слово, которое можно процедить). — Я убью этого ублюдка. — Он шарахнул кулаком по столу. — Куда они отправились?
— Это не Джаспер, — сказал Мун, но Д. Дж., видимо, его не расслышал. Он стоял сгорбившись и всем своим видом выражая глубокую скорбь. Он взял себя в руки.
— Мне плевать, — сказал Убоище. — Мне просто плевать. — Он отвернулся.
Мун озабоченно тронул его руку:
— Не уходите.
— Прощайте, — сказал Убоище.
— Куда вы?
— К толпе — надо смешаться с толпой.
— Что вы хотите сказать? — спросил Мун, хотя это показалось ему разумным. — Послушайте, выпейте чаю, позавтракайте. Отведайте свинины с бобами.
— Я больше в жизни видеть не хочу банку свинины с бобами. Клянусь, эта лошадь была заводная. Просто шла и шла, когда я соскользнул с ее задницы, — сказал Убоище.