Фитч поправил галстук и вежливо кивнул.
— Быть может, вы зайдете позже, мистер Фитч? Я провел крайне изнурительную ночь. Пойдемте, дорогая, — сказал лорд Малквист.
— Отнесите меня, Фэлкон, — хрипло произнесла Джейн. — Я хочу, чтобы вы отнесли меня в свой boudoir.[23]
Фитч обрел дар речи:
— Милорд! У меня прискорбнейшие вести — дело не терпит отлагательства. Суд наложил запрет, и сэр Мортимер просит меня сказать вам, что лишь продажа собственности…
Девятый граф поднялся на две ступеньки и строго обратился к Фитчу:
— Можете передать сэру Мортимеру, пусть они забирают Петфинч, но будь я проклят, если они считают, что я смогу обойтись без дома в городе.
— Простите, милорд, но если бы вы по одежке протягивали ножки…
— Слава богу, Фитч, вы — не мой портной.
— Я имею в виду ваше поведение…
— Мое поведение было воплощением скромности и самопожертвования. Позвольте напомнить вам, что сэр Джордж Верне повсюду разъезжал в карете, запряженной шестью лошадьми, по бокам которой скакали два шестифутовых негра, трубивших в серебряные рожки.
Девятый граф тростью отодвинул Фитча в сторону и проследовал в дом. За ним вбежала Джейн, а за ней, хотя и не столь торопливо, — Воскресший Христос.
Бердбут поднял чемоданчик и с видом человека, скинувшего гору с плеч, двинулся по дороге прочь.
«Лакей уходит».
Фитч, все такой же обеспокоенный, спустился по ступенькам.
— День добрый, милорд, — сказал он Муну, переступая через его ноги.
— До свидания, — сказал Мун. — Меня зовут Мун.
«Вестник уходит».
Опять полил дождь.
Мун благодарно задрал лицо и увидел О'Хару: он кутался в плащ и морщил свое черное лицо вокруг трубки, а в его тигриных глазах проглядывала определенная толика участия.
— Абендиго.
Мун улыбнулся. Ему пришло в голову, что О'Хара — один из тех чернокожих, которых он не боится. Он всегда делал вид, будто не боится чернокожих, на тот случай, если они накостыляют ему за то, что он их боится. Но в О'Харе присутствовало нечто олимпийское.
— Я собирался рассказать тебе историю, — вспомнил Мун. — Анекдот. Один актер встречает в пабе старого приятеля, которого не видел много лет, понимаешь, и, чтобы это отметить, они принимаются хлестать двойные порции виски… Ты слушаешь, О'Хара? Примерно через час таких досугов актер спрашивает приятеля, любит ли тот театр, и приятель говорит, что любит, а тут актер и говорит: «Шлушай, ик, тут шов-щем рядом идет шлавная пьешка, я и шам хотел на нее вжглянуть — пнимаеш», он ведь нализался, понимаешь… — Мун хихикнул и успокоился. — Ну, они покупают два билета на галерку, через некоторое время начинается пьеса, они смотрят ее несколько минут, и тут актер толкает приятеля в бок и шепчет: «Шмотри в оба, ик, потому што череж минуту мой выход…» — Он взглянул наверх. — Я не слишком хорошо рассказываю анекдоты. Думаю, теперь я смогу встать.
О'Хара нагнулся, подхватил Муна под мышки, поднял на ноги и прислонил к карете.
— Спасибо, О'Хара.
— Не валяйте дурака, сделайте милость — идите домой. Позвольте помочь вам в карету забраться, — как всегда неожиданно, выдал О'Хара.
— Да нет, я правда в полном порядке. У меня есть подарок для Лауры.
Он оттолкнулся ладонями от кареты и застыл, пошатываясь и любопытным образом укоренив ноги на тротуаре.
— Слышь, приятель, чего это тут творится?
Мун обернулся и увидел, что к нему подошли дворник и продавец газет.
— А, здравствуйте, — сказал он. — Ваш тип в доме.
— Какой тип?… Я всего-навсего бедолага, зарабатывающий несколько медяков…
— В чем дело, сержант? — спросил человек-паук, подходя к ним.
— Отвали, Хоукинс, ты занимаешь мое место, — ответил продавец газет человеку-пауку.
— О, прости, приятель.
Чуть поодаль на них смотрел усатый.
— Лорд Малквист прошел в дом, — сообщил Мун. — Тот, расфуфыренный. Как говорится.
— Думаю, он на нашей стороне, сержант, — сказал дворник.
Продавец газет приблизил свою физиономию к лицу Муна:
— А что вы об этом знаете, позвольте поинтересоваться?
— Вы пришли арестовать лорда Малквиста?
— За что?
Мун нахмурился:
— За то, что он сбил ту даму. Миссис Каттл.
— Ничего подобного, — заявил продавец газет. — Что за мысль!
— Что за мысль! — поддакнул дворник.
— Мы здесь для того, чтобы защитить его жизнь, — пояснил человек-паук.
— Хватит об этом, — отрезал продавец газет.
— Защитить его жизнь? — спросил Мун. — Зачем?
— Потому что ему угрожают, — ответил продавец газет. — Вот зачем.
— Анархист, — добавил дворник.
— Каттл, — уточнил человек-паук.
— О, мы все о нем знаем, — сказал продавец газет. — Смотрите в оба, парни.
— Потому что через минуту мой выход, — закончил Мун.
Он не мог унять смех. Хихикая, он одолел ступеньки, упал и поднялся. Продавец газет, дворник и человек-паук с сомнением смотрели на него. Усатый исчез. О'Хара полез на козлы.
Мун проковылял в дом, оставив дверь нараспашку. Внизу на лестнице сидел Воскресший Христос. Мун рухнул рядом с ним на ступеньку, и Воскресший Христос подвинулся. Он заметил, что к окружающим его вещам — шляпной вешалке, столику в прихожей, вазе — прилеплены бумажки с номерами. Одну прилепили даже к завернувшемуся углу коврика. На вешалке обретались длинный черный плащ и шляпа.
Мун улыбнулся Воскресшему Христу. Воскресший Христос хмуро покачал головой.
— Что такое? — спросил его Мун.
— В хорошенькое дельце я вляпался, так-растак. Без осла я не могу передвигаться, понимаете, связан по рукам и ногам. А ведь ей-ей, должен был сейчас проповедовать массам.
«Массы. Бьет колокол».
— Зачем ты так говоришь? — спросил Мун. — Чушь. Меня этим не проймешь, это неуместно.
Воскресший Христос вздохнул.
— А как же трупы? — спросил он.
— А что трупы?
— Думаю, когда ковер развернут, проблем не оберешься.
— Представляю себе, — представил он себе.
— Может, они решат, что их убил лев, — с надеждой предположил Воскресший Христос.
— Дрессированный, что ли? Застрелил ее из пистолета и закатал их в ковер?
Воскресший Христос задумался.
— Нет, в это они не поверят, — уныло сказал он, но тут же просиял: — Значит, ее застрелили ковбои.
— По правде говоря, именно один из них это и сделал.
— Нет-нет, она была мертва с самого начала.
— Не совсем. — Он задумался о Мари. — Понимаешь, она была очень славная, очень тихая. Француженка.
— Правда? А хмырь?
— Генерал.
— Потопал к праотцам прямо в сапожищах, упокой Господи его душу… Что, вы сказали, его доконало?
— Бутылка.
— Да, пьянство — ужасная вещь. — Он вздохнул. — Я должен был проповедовать о его вреде и всяком таком, собирался обратиться к массам в соборе Святого Павла.
— Тебе бы все равно не разрешили. Только не на похоронах.
— А что, важная шишка?
— Да, — ответил Мун. — Спаситель демократии.
— И только-то? — несколько надменно бросил Воскресший Христос. — А какой толк от энтой демократии, спрошу я вас? Ей-ей, — добавил он, но было то восклицание или призыв, Мун определить не смог.
Он вдруг разобиделся.
— Ненавижу ирландцев, — отчетливо произнес Мун, отчаянно жаждая крови. — Ненавижу. Презираю их, и их треклятое министерство почтовых сообщений, и их слезливые унылые песенки о своей консервной революции в стиле комической оперы. Они лживы, ленивы и нетерпимы, сентиментальные крестьяне, погрязшие в массовом прославлении бесславного прошлого. Неудивительно, что эта страна знаменита исключительно своими беженцами.
— Может, вы и правы, — заметил Воскресший Христос. — Лично я ни одного ирландца не знаю. Не поищете ли мне краюшку хлеба, ваша честь? У меня три дня во рту ни крошки не было.
Мун тупо уставился на него.
— Это не мой дом, — ответил он наконец и поднялся.
Он понял, что сможет одолеть лестницу только на четвереньках. Воскресший Христос встал рядом и подставил плечо. Они вместе взобрались по лестнице.