— Ну и ну, — надула она губы, — мальчики, мне так за вас стыдно: эта пальба — такая глупость. Конечно, с вашей стороны очень мило доказывать свою смелость и рррвущуюся наружу мужественность и все такое, но зачем же быть такими современными? Ах, куда — я вас спрашиваю, ваше преосвященство, — куда же подевалась Романтика! — И смела всех в сторону кумулятивным эффектом своей улыбки, груди и бедра.
— Быть может, я и преосвященство, — сказал девятый граф, — но я расстроюсь, если вы принимаете меня за священника со связями. Молю вас, не стесняйтесь воздерживаться от всех титулов, особенно тех, что мешают мне потакать своим слабостям, и окажите мне честь, миледи, называя меня именем, данным мне при крещении, которое есть Фэлкон — граф Малквист.
— Фэлкон, граф Малквист!
— Фэлкона вполне хватит.
— Дорогой Фэлкон, скажите мне, кого вы пристрелили?
Она увлекла его в гостиную и захлопнула дверь перед лицом Джаспера. Джаспер исправил эту оплошность, открыл дверь и объявил:
— Джейн, теперь ты в безопасности — Убоище убрался отсюда к чертовой матери, наложив от страха в штаны.
— Уйди, Джаспер, уйди и пристрели его. Вы двое вечно болтаетесь тут, щерясь друг на друга, но ничего не делаете, — выплыл из гостиной голос Джейн.
Джаспер закрыл дверь и удалился, кивнув Муну, усевшемуся внизу лестницы. Он вышел в открытую дверь и с удивлением обнаружил за ней маленького смуглого бородача в белом одеянии.
— Простите, ваша честь, сэр, у вас, часом, не сыщется?…
— Плевать мне, чем ты торгуешь, — сказал Джаспер Джонс. — Проваливай. — Его глаза были тверды, как тарелки.
— Спасением! — крикнул Воскресший Христос. — Я торгую Спасением!
Джаспер вышел, а Воскресший Христос вошел. Дружески помедлив, он уселся рядом с Муном. Никто из них не проронил ни слова, но Мун чуть подвинулся. В проеме двери мелькнула пошатывающаяся лошадь Джаспера, сам же он вприпрыжку семенил рядом, поставив одну ногу в стремя. Пошатываясь и подпрыгивая, они исчезли из виду.
II
Мун улыбнулся Воскресшему Христу. Воскресший Христос покачал головой вверх-вниз, ухмыляясь в бороду. Они сидели на нижней ступеньке.
— Ты всегда был Воскресшим Христом? — спросил Мун. — Или… стал им?
— Понимаете, сэр, наверно, я был им еще до того, как сам это понял.
— А что заставило тебя думать, будто ты — это он? Как это началось?
— Понимаете, сэр, я всегда хотел им быть, всегда чувствовал, что могу им быть. Конечно, это было до того, как я узнал о физическом сходстве, понимаете.
— О физическом сходстве?
— О да. Его картинки в книжках — сплошная надуваловка. Да вы их сами видели — здоровый крепкий парень с голубыми глазищами и соломенными волосами. Чепуха все это.
— Ну, разные расы видят Спасителя по своему подобию, — сказал Мун. — Иногда — чернокожим.
— Возможно, возможно. Но я вам вот что скажу. Только один человек описал его тогда, понимаете, русский по имени Иосиф, и этот Иосиф написал, на кого он похож: низкорослый смуглый парень ростом пять футов четыре дюйма, с крючковатым носом и сросшимися бровями. Как вам это нравится?
Мун изумленно рассматривал Воскресшего Христа.
— Ну что, вылитый он?
— Чем ты занимаешься? — спросил Мун.
— Словом, понимаете, Словом. Проповедую, говорю с людьми. Завтра вот читаю проповедь в соборе Святого Павла.
— По приглашению?
— Конечно, меня позвали.
— О чем проповедь?
Воскресший Христос собрал глаза в кучку.
— Ну, понимаете… о том, что этот мир лишь тень жизни и всякое такое, то есть мир и все в нем переоценивают, понимаете, из-за того, что это лишь промежуточный этап на пути к Вечной Жизни, понимаете?
— Весьма успокаивает, — сказал Мун. — Если можешь на это так смотреть.
Он попытался посмотреть на это так, но тут же ощутил, что в его сознание боком вторгается какое-то старое наваждение. Чтобы защититься, он резко сменил ход мысли.
— Если ты — Воскресший Христос, — сказал он, — чему у меня нет причин верить и причин сомневаться, значит ли это, что ты — кто-то другой, кого наделили теми же полномочиями, или же тот самый человек, который вернулся? Есть у тебя, к примеру, стигматы?
Мун взял правую руку Воскресшего Христа и осмотрел ладонь. Ничего. Он надавил большим пальцем в центр ладони. Воскресший Христос ойкнул и выдернул руку.
— Конечно, ты можешь быть просто одним из воров, — сказал Мун. — Или еще каким-нибудь вором, неизвестным. Распинали, знаешь ли, тысячами. Об этом не распространяются, позволяя думать, будто распятие изобрели специально по такому случаю. И опять-таки, это может быть фиброз.
Воскресший Христос сидел, засунув правую руку под левую подмышку и упорно бормоча.
— К тому же, — сказал Мун, — завтра ты не сможешь там проповедовать из-за похорон.
— Могу проповедовать где захочу. Мне нужны только толпы.
Толпы — и он почувствовал, что они вновь наводняют его; полости внутри его сжались, пока их края не соприкоснулись, рассылая волны смутных опасений. Барьеры, которые защищали его, пока он их не признавал, сносили друг друга, и его разум, опять застигнутый врасплох, переполнился. Он попытался разделить страхи и разделаться с ними поодиночке, разумно, но не смог. Они были одним и тем же страхом, и он не мог даже разделить причины. Он знал только, что источником всего было множество, ощущение множащихся и ширящихся вещей, людей, автобусов, зданий, денег, взаимосвязанных и распространяющихся, — безжалостный, бесконтрольный, неуправляемый нарост раздувался вокруг него, отказывающийся взорваться и все же не обладающий успокаивающим влиянием бесконечности. В конце концов ему придется взорваться, и Мун годами напряженно этого ждал. Он научился с грехом пополам отстраняться, но потом произнесенное слово, или цифра в газете, или улица с припаркованными по обеим сторонам машинами опять наваливались на него.
— У вас, часом, не сыщется краюшки хлеба для странника? Я, сэр, три дня ничего не ел.
Мун встал и вместе с Воскресшим Христом прошел через прихожую на кухню. На столе высилась неряшливая пирамида банок с одинаковыми этикетками: ковбой, держащий банку с этикеткой ковбоя, держащего банку с этикеткой ковбоя, и надпись: «Свинина с бобами по-ковбойски». Их было около двадцати.
— Свинины с бобами?
— Ну, я… э-э… это у свиней раздвоенное копыто?
— Не знаю.
— Видите ли, сэр, над этим надобно помозговать. Тебе нельзя есть животных с раздвоенным копытом или наоборот? — спросил Мун.
— Вот тут я малость запутался, сэр. Но думаю, что от свинины надобно держаться подальше.
— Нет, это мусульмане, — сказал Мун. — Ничего с тобой не случится.
Все начиналось заново, и он попытался сосредоточиться на банках, но не смог. Свинья, мясники, ножи (кто сделал ножи? мясницкий фартук?), фасовочная фабрика, фасующая миллионы банок, типография для этикеток, печатающая миллионы этикеток, рабочие и прорабы, которые все живут в домах и ездят на автобусах и велосипедах, сделанных другими людьми (а кто следит за кули на плантациях каучука, из которого делают шины?), и все они получают деньги и имеют детей (а кто делает кирпичи для школ, а если никого не смогут найти и все это просто остановится?). Он опять стал потеть и порезал палец.
— Ваша честь, этого вполне хватит для пирушки.
Он вскрыл пять банок, вывалил содержимое на сковородку, включил и зажег газ, стараясь не думать о большой электростанции на той стороне реки, которая, может, и вырабатывала электричество, но постоянно угрожала его душевному спокойствию, поскольку стояла на реке, чудовищная и ненасытная, потребляя нечто — кокс, или уголь, или нефть, или еще что-то, — потребляя в невообразимых количествах, и все это оставлено на милость миллиона переменных, каждая из которых может как-то подвести, — забастовки, силикоз, шторм на море, нарушенный масштаб, арабский государственный переворот, падение предложения, рост спроса, крушение в Слау, оплошность, допущенная на вечеринке с коктейлями в Британском совете, зуб, заболевший не у того человека не в то время, а люди в любое время без всякой причины (если бы причина имелась, что-то можно было бы сделать) могут решить больше не становиться зубными врачами (с чего, в конце концов, людям хотеть становиться зубными врачами?), и некому будет утихомирить страшную боль в зубах шахтеров с черной блестящей кожей, которые добывают уголь, который грузят на поезд, который терпит крушение в Слау (да, а кто пообещает и дальше доить коров для детей тех, кто делает рельсы для поездов метро, набитых клерками, которые считают зубных врачей чем-то само собой разумеющимся?).