Толпа вокруг ликовала, а я молча смотрела на него. Разумеется, он меня не видел, а если бы и увидел, какое ему до меня дело?
Экипаж скрылся за поворотом, и толпа начала рассасываться. Мне захотелось войти в собор и побыть там немного в тишине. Я должна запретить себе думать о нем. Это все меня не касается. Бедняжка Мари-Клод! Ее вынудили выйти за него, но тут ей уже никто не может помочь.
Меня удивило, как быстро опустели улицы. Я подошла к ступеням паперти и заглянула в лицо химере… самой злобной из всех. На моих глазах камень изменил форму и принял очертания его лица. Это походило на мой рисунок.
Я вошла внутрь и присела на скамью. Попыталась было перекрыть другими образами воспоминание о том, как они сидели рядом в экипаже. Мне это не удалось. Союз крайних противоположностей, подумалось мне. Вряд ли они будут счастливы. Впрочем, его судьба меня не интересовала. Он не заслуживал ничего, кроме мести. Но было безмерно жаль принцессу.
Прекрати думать о нем! — мысленно прикрикнула я на себя.
И вспомнила очаровательную историю о том, как Людовик Шестнадцатый в честь рождения дочери, Марии Терезы Шарлотты, обеспечил приданым сто девушек из бедных семей. Это было его благодарением. Он лично присутствовал на общей свадьбе этих девушек здесь, в соборе Нотр-Дам, и печатью на их брачных свидетельствах стала королевская лилия, выгравированная на рукояти его сабли. Я представила себе, как сто молодых людей приближаются к сотне девушек, и каждый из них протягивает руку своей избраннице…
Такое очаровательное и вместе с тем величественное зрелище было редкостью даже для этого собора. Я тут же подумала о другом, более позднем событии, имевшем место семьдесят лет назад, во время революции. В собор, названный тогда Храмом Разума, занесли сидящую на носилках проститутку, в то время как полуголые мужчины и женщины разнузданно плясали вокруг нее, приветствуя свалившуюся на них свободу…
Мне захотелось взглянуть сверху на этот город, очаровывавший меня во всех своих проявлениях, и я направилась к старой башне.
Когда я вошла в башню и принялась карабкаться вверх по каменным ступеням, меня обволокла звенящая тишина. Воздух был сырым и холодным. Я считала ступени, и когда уже преодолела половину пути, мне показалось, будто кто-то поднимается вслед за мной. Почему бы и нет? — подумала я. — На эту башню взбирается много желающих полюбоваться панорамой Парижа.
Наконец-то свежий воздух! Вид и в самом деле захватывающий. Я смотрела на Париж сверху вниз, и прямо подо мной город делился на правый и левый берег. К северу виднелся Марэ, раскинувшийся за башней Сен-Жак, а к югу улица Бьевр и бульвар Сен-Мишель, а также лабиринт кварталов между ними.
Вдруг я почувствовала рядом чье-то присутствие. Сердце учащенно забилось, и на мгновение я утратила способность двигаться. Ужас сковал меня, как и в тот момент, когда я поняла, что человек в синем сюртуке и белой шляпе не является обычным кучером.
Затем я услышала голос:
— Вы меня помните?
Я обернулась. Это была Николь де Сент-Жиль.
— Кажется, я напугала вас, — продолжала она.
— Да, я… я думала, что здесь больше никого нет.
— На этот подъем отваживаются немногие. Вам известно, что в этой башне триста девяносто семь ступеней?
— Мне показалось, их не менее тысячи.
Она рассмеялась.
— Я так обрадовалась, увидев вас в толпе. Вы меня не заметили. А затем, когда вы направились к лестнице, я догадалась, что вы хотите взглянуть на город сверху. Насколько мне известно, вы сейчас живете в доме Дюпонов на бульваре Курселль?
— Да, — ответила я и подумала про себя: еще бы ей не знать, она жила в замке, когда я договаривалась с мадам Дюпон. Что еще ей известно?
— Я не устояла против искушения взглянуть на эту свадьбу, — пояснила она.
— Неужели?
Я внимательно посмотрела на нее. Очень ли она расстроена? Не похоже.
— Надеюсь, этот брак окажется удачным, — сказала она, и я отметила про себя, что она не произнесла слово «счастье». Речь шла только об удаче.
Я пожала плечами.
— А также надеюсь, — продолжала Николь, — что, находясь здесь, в Париже, вы найдете время посетить мой дом на левом берегу. Вот карточка… Это рядом с Сорбонной, недалеко от Люксембургского сада. Очень милое место.
— Вы живете там… постоянно?
— Да, теперь постоянно.
Значит, между вами все кончено, подумала я. Тебя просто отшвырнули за ненадобностью.
Но она выглядела вполне довольной жизнью.
— Как продвигается ваша работа?
— Очень хорошо. Я уже закончила миниатюру старшей юной леди. Теперь мне предстоит написать портрет младшей, а затем их кузины. Думаю, мне будет удобнее написать всех трех, прежде чем переезжать в дом мсье Виллефранша.
— Значит, вы еще пробудете в Париже достаточно долгое время. Насколько мне известно, дом мсье Виллефранша находится на проспекте Альма, рядом с Елисейскими Полями.
— Да, именно там.
— За это время вы успеете хорошо познакомиться с Парижем. Что собираетесь делать после того, как окончите миниатюру для Виллефранша?
— Вернусь в Англию, если только…
— Если не будет других заказов? Вполне вероятно, будут. О вас так много говорят.
— Неужели?
— Да, притом с благоговением. Тот факт, что вы женщина, добавляет вашей славе некоторой пикантности. Барон позаботился об этом.
Я промолчала.
— Обязательно заходите ко мне, — проговорила она. — Я буду рада показать вам свой дом.
— Спасибо. — Я взяла протянутую карточку и опустила ее в карман пальто.
— Буду ждать. И очень рада тому, что мы снова встретились.
— Я тоже… Вам не кажется, что здесь очень свежо?
— Действительно. Давайте спускаться. Кто пойдет первым — вы или я?
Вслед за ней я спустилась вниз, думая о том, как она элегантна и — что больше всего достойно восхищения — как безмятежна.
Но что она чувствует на самом деле, эта отвергнутая женщина?
Закончив портрет Софии, я принялась за Франсуазу, когда вдруг была потрясена осознанием жуткой реальности.
Я ждала ребенка.
Ужас этого открытия обрушился на меня, как горная лавина. Некоторое время подозрение подобно черной грозовой туче еще маячило на горизонте, а затем ему на смену пришла вполне осязаемая уверенность. Мне следовало сразу понять, что вероятность подобного развития событий очень высока. Наверное, казалось, что все самое худшее уже произошло, потому я, видимо, и не рассматривала с должным вниманием такую возможность.
Ребенок. Его ребенок! Я ведь приказала себе забыть пережитые унижения, но рождение ребенка означало, что эта жуткая интерлюдия будет сопровождать меня всю жизнь.
Теперь я понимала, что иначе и быть не могло. Мы провели вместе три ночи… три ночи подряд он беспрерывно меня насиловал. Иначе я это назвать не могла. А теперь… ребенок… живое свидетельство того, что со мной произошло.
Подумал ли он об этом? Уверена, что подумал. Он считал, что я выйду замуж за Бертрана, и, несомненно, находил весьма забавным рождение ребенка, которому Бертран был бы вынужден дать свое имя.
Однако этот брак не состоялся. Я больше не видела Бертрана и чувствовала, что никогда больше не увижу. Не то чтобы особенно хотела…
Но теперь… что же мне делать? Мне, незамужней женщине, предстояло вынашивать ребенка.
Я с головой ушла в работу и хоть на это время забывала о реалиях бытия. Для меня не существовало ничего, кроме юного лица, которое мне предстояло увековечить. Да, сто лет спустя, глядя на миниатюру Франсуазы, люди будут знать, как она выглядела сейчас…
Работа меня утешала. В каком-то смысле она возрождала меня к жизни, успокаивала, позволяя на какое-то время забыть о будущем, исполненном трудностей и тревог.
Но как только я откладывала кисть, черные тучи вновь обступали меня со всех сторон.
Что, если я ошиблась? Но ведь было уже совершенно ясно, что ошибка исключена. Когда я увидела его в экипаже рядом с Мари-Клод, что-то подсказало мне, что наши дороги еще пересекутся.