— Ах, так вам ее жаль? Вы жалеете эту лживую шлюху?
— Я бы пожалела любую женщину, которой выпала горькая участь стать вашей женой.
— Что ж, можете радоваться, моя участь тоже не из сладких.
— Вне всякого сомнения, вы возмущены до глубины души. Но тут уж ничего не поделаешь. Вы получили ценный урок. Оказывается, вас можно обмануть, как самого заурядного человека. То, что позволено мужчинам, видимо, может быть вполне доступно и женщинам. Так что не стоит гневаться на то, что против вас использовали ваше же собственное оружие.
— Я и забыл, что вы относитесь к передовым женщинам. Женщина-художник. Вы становитесь в один ряд с мужчинами и соперничаете с ними.
— Соперничаю только как художник… если вам угодно называть это соперничеством. К вопросам пола это не имеет отношения.
— Я ведь предоставил вам шанс… вы не забыли? Или вы полагаете, что если бы я этого не сделал, все бы свершилось по мановению волшебной палочки?
— Мне пришлось бы трудно. Но вы же признанный ценитель искусства. Распознав мой талант, заинтересовавшись им, вы открыли его окружающим…
— Меня заинтересовали вы.
— Как художник.
— И как женщина. Кажется, я вам это доказал.
— В самом деле? А я думала, вы всего лишь сводили счеты, причем избрали для этого самый низменный способ.
— Я всегда стараюсь сочетать приятное с полезным.
— И подвергли меня самому сильному унижению, какое только возможно. Я вам этого никогда не прощу. Вы — мой должник. И я требую, чтобы вы, в возмещение своего долга, держались подальше от меня и моего сына.
— Вы требуете слишком многого.
Он взял мою руку и сжал в своей.
— Я не причиню вреда ни вам, ни ему. Так случилось, что вы оба очень много для меня значите.
— Кто сказал: «Бойтесь данайцев, дары приносящих»? У меня есть свой горький опыт. Он заключается в том, что когда мужчины, подобные вам, играют в доброту и заботу, их следует остерегаться больше всего.
— Кейт, вы изменились. Поймите, я тоже изменился.
— Если вы и способны меняться, то лишь в худшую сторону.
— И вы не дадите мне ни единого шанса?
— Нет.
— Жестокая Кейт.
— Существует только один способ изменить мои чувства к вам.
— Какой же?
— Держитесь подальше от меня… и моих близких. Хотите совет напоследок?
— Уверен, что ваши советы ценятся на вес золота, Кейт.
— Мне пришлось столкнуться со страшной ситуацией. Обнаружив, что жду ребенка, я не знала, к кому обратиться. Но появился верный друг, и я справилась. Теперь все наладилось. Вам следует поступить так же. У вас есть сын. Могут родиться и другие дети. Вы не должны обвинять принцессу в том, что она однажды оступилась. В конце концов, вы ведь всю свою жизнь только и делали, что оступались. По крайней мере, в ее случае все было по обоюдному согласию.
— Ах, Кейт, — вздохнул барон. — Ваше присутствие оказывает на меня благотворное воздействие. Не поверите, но общение с вами наполняет душу радостью. Даже когда вы браните меня. Помните, как вы со мной дрались? Вы ведь и в самом деле сопротивлялись, не так ли? Сжальтесь надо мной. Брак принес мне только несчастье. Я ненавижу болезненного ублюдка, которого все считают моим сыном. Презираю свою жену. Она больше не может иметь детей. Вынашивание ублюдка вконец искалечило ее. Такова моя грустная история.
— В ней есть своя мораль.
— Какая?
— Зло никогда не торжествует.
Он рассмеялся, а я встала. Он тоже встал. Я уже забыла, какой он большой и могучий.
— Ах, если бы вы дали мне шанс оправдаться! Могу ли я на это надеяться?
— Нет, — ответила я. — Меня не интересуют ваши оправдания. Я вижу в вас варвара, дикаря, по ошибке родившегося в цивилизованном веке. Если хотите меня порадовать, а Бог видит, вы мне кое-что задолжали, то уйдите из моей жизни. Оставьте меня с тем, что я выстрадала, за что мне пришлось бороться. Все это принадлежит только мне и к вам не имеет ни малейшего отношения. Кендал, опускай змея! Пора домой.
Барон подошел к мальчику и помог ему управиться со змеем. От волнения Кендал приплясывал на месте.
— Спасибо вам за змея, — сказал он. — Это самый большой и самый лучший змей, который только поднимался в небо!
Мой сын становится похожим на него, — подумала я.
Мы шли домой молча. Я была встревожена и испугана. Мне давно уже не было так страшно.
Кендал с серьезным видом шагал рядом со мной, торжественно неся подарок своего отца.
Осада Парижа
Мирные дни миновали. Я была охвачена тревогой, потому что в моей жизни вновь возник этот человек.
Николь, правда, считала, что беспокоиться не о чем.
— Это вполне естественно, что барон интересуется сыном, — говорила она. — Он всего лишь хочет видеться с ним, а поскольку знает, что ты его сюда не пустишь, единственным местом их общения остается сад. Что в том плохого?
— Он оскверняет все, к чему прикасается, — ответила я. — Что я могу предпринять?
— Ничего, — спокойно ответила Николь. — Ты не можешь запретить Кендалу ходить в сад. Он захочет узнать причину. Ты только огорчишь ребенка, вот и все. Пусть ходит. Пусть играет там с воздушным змеем. Ничего страшного.
— Я боюсь, он попытается отобрать у меня Кендала.
— Исключено. Как ты себе это представляешь? Похищение? Нет, нет…
— Он сам устанавливает законы.
— Но на это не пойдет. Куда он отвезет ребенка? В Сентевилль? Конечно же, нет. Он хочет всего лишь время от времени видеться с сыном.
— Николь… ты с ним встречалась?
— Да, — ответила она.
— А мне ничего не сказала.
— Это была мимолетная встреча, и я не хотела тебя огорчать. Между прочим, он обеспокоен сложившейся ситуацией. И не только он.
— Какой ситуацией?
— Мы на грани войны. Император стремительно теряет популярность. После всего того, что произошло в нашей стране к концу прошлого века, французы стали очень впечатлительными людьми.
Ей удалось рассеять мои страхи относительно Кендала, но теперь было довольно сложно сосредоточиться на работе, когда он отправлялся с няней на прогулку. Я изменила его распорядок дня так, что теперь он гулял днем, когда я могла пойти с ним. Отныне по утрам он должен был заниматься. В конце концов, ему было уже почти пять лет.
Зная, что всю неделю Кендал не виделся с бароном, я была удивлена тем, что он не вспоминает о «мсье из сада». И начала понимать, что дети почти все принимают как должное. Мсье гулял в саду, разговаривал с ним, подарил змея… а потом перестал приходить. Для ребенка это было в порядке вещей.
Я вздохнула с облегчением.
Когда к нам приходили гости, они постоянно обсуждали то, что все теперь называли сложной ситуацией.
— Как вы полагаете, сколько времени продержится Вторая империя? — как-то спросил меня один из гостей.
Я не понимала, что его так взбудоражило. Хотя, разумеется, у меня не было бабушек и дедушек, испытавших ужасы революции.
— Многим сейчас кажется, что они живут на вулкане, — заметил второй гость.
— Император не имеет никакого права совать свой нос во внутренние дела Дании и в конфликт между Австрией и Пруссией, — добавил еще кто-то.
— У Франции сильная армия, а это, согласитесь, веский аргумент, — возразили ему.
— Не верьте этому. И этим пруссакам тоже не стоит доверять.
Я была слишком озабочена собственными проблемами, чтобы задумываться над всем этим.
Июль 1870 года вошел в историю как роковой для Франции месяц.
В один из его самых жарких дней Николь, вернувшись с прогулки, взволнованно сообщила, что Франция объявила войну Пруссии.
В тот же день я получила письмо, заставившее меня забыть о войне. Письмо было от Клэр и содержало страшное известие.
Моя дорогая Кейт!
Я не знаю, с чего начать. Произошло нечто ужасное. Умер твой отец. Это случилось так внезапно. Конечно, он уже почти полностью ослеп. Кейт, он делал вид, что смирился с болезнью, но это оказалось совсем не так. Он часто поднимался в мастерскую, где вы с ним провели вместе столько счастливых часов, и подолгу сидел там. Смотреть на это было невыносимо больно.