Он плохо спал, и я попросила, чтобы врач выписал ему лекарство, которое он мог бы принимать на ночь. Мне казалось, оно ему помогает. Но однажды утром я зашла к нему, чтобы разбудить… и обнаружила его мертвым.
Он лежал… такой спокойный и казался совсем молодым. Как если бы он был счастлив. Было проведено дознание. Все мне очень сочувствовали. Следователь сказал, что это большая трагедия, когда у великого художника отнимают то, что ему необходимо больше всего на свете. Если зрение теряет обычный человек, ему легче смириться с судьбой. Но для тех, кто живет своей работой, все обстоит иначе.
Они заявили, что он совершил самоубийство, находясь в состоянии помутнения рассудка. Но его рассудок был совершенно ясен. Он просто почувствовал, что больше не может… не может жить без глаз.
Я не знаю, что делать, Кейт. В настоящий момент я ни на что не могу решиться. На твоем месте я не стала бы сейчас приезжать. Здесь тебе будет еще больнее. Все очень добры ко мне. Франческа Мэдоуз заставила меня переехать к ним, так что я пишу тебе из дома священника. Хоуп тоже пригласила меня к себе, и в конце недели я переберусь к ней. Когда ты получишь это письмо, я уже, наверное, буду у нее.
Ты ничего не сможешь изменить. Быть может, я приеду в Париж повидаться с тобой, и мы сможем обо всем поговорить.
Твой отец все время говорил о тебе. Только за день до смерти он опять сказал, как счастлив оттого, что ты добилась успеха. Он говорил и о твоем сынишке. Похоже, он считал, что может спокойно умереть, так как вы с Кендалом продолжите семейную традицию.
Дорогая Кейт, я знаю, какой это для тебя тяжелый удар. Я попытаюсь начать новую жизнь и благодарна Богу за настоящих друзей. Еще не знаю, что буду делать. Наверное, продам дом, если ты не возражаешь.
Он оставил мне дом и все свое небогатое имущество. За исключением миниатюр, конечно. Они твои. Возможно, я когда-нибудь привезу их тебе в Париж…
Боюсь, что письмо вышло очень нескладным. Я переписывала его уже три раза. Но у меня не получилось смягчить удар.
Я люблю тебя, Кейт. Мы должны поскорее встретиться. Нам предстоит принять важные решения.
КЛЭР
Письмо выпало у меня из рук.
Вошла Николь.
— Император возглавит армию. Он перейдет Рейн и добьется от германских государств нейтралитета, — заговорила она. — Что с тобой? Что случилось?
— Мой отец умер, — ответила я. — Он покончил с собой.
Я протянула ей письмо.
— Боже мой, — прошептала Николь.
Она была невероятно чутким и отзывчивым человеком. Меня всегда изумляло то, как она умеет мгновенно преображаться из холодной и насмешливой светской дамы в участливого и трепетно чувствующего друга.
Первым делом она приготовила чашку крепкого кофе и заставила меня выпить его. И говорила, не умолкая говорила со мной об отце, о его таланте, о том, чему он посвятил свою жизнь… и о том, как внезапно он был лишен возможности заниматься главным делом своей жизни.
— Он не смог этого вынести, — вздохнула она. — Его ограбили, отняв самое ценное… его глаза. Без них он уже не мог быть счастлив. Быть может, теперь он обрел счастье и покой.
Беседуя с Николь, я приободрилась и еще раз возблагодарила небеса за то, что она есть в моей жизни.
Полагаю, именно из-за того, что произошло в моей семье, война, вызвавшая столь бурное брожение умов, меня почти не интересовала.
Когда стало известно о том, что французы выбили немецкие войска из Саарбрюкена, парижане обезумели от радости. Люди танцевали на улицах, распевали патриотические песни, кричали «Vive la France» и «A Berlin»[26]. Даже рассыльные модисток, увешанные с ног до головы шляпными картонками, говорили исключительно о необходимости преподать пруссакам урок, которого те никогда не должны забыть.
Что касается меня, то я не могла думать ни о чем, кроме смерти отца. В последнюю нашу встречу он показался мне счастливым. Его радовала семейная жизнь с Клэр, мои успехи и то, что Кендал проявлял интерес к искусству живописи. И все это время скрывал от нас свои истинные мысли…
Если бы только он поделился ими!
Временами я была на грани того, чтобы бросить все и уехать в Англию.
— Какой в этом смысл? — спрашивала Николь.
Действительно, что я могу изменить? Он умер, и его похоронили. С этим ничего уже не поделать. Кроме того, неужели я собираюсь оставить сына?
И в самом деле, на это я пойти не могла. Я подумала о рыскающем где-то поблизости бароне. В мое отсутствие могло произойти все, что угодно.
— Более того, — продолжала Николь. — В военное время очень сложно путешествовать. Оставайся на месте. Пережди. Ты переживешь это горе. Пусть Клэр приедет сюда. Вы сможете и здесь утешать друг друга.
Этот совет показался мне весьма разумным.
Затем окружающая атмосфера начала резко меняться к худшему. Дух оптимизма уступил место тревожному ожиданию. Дела на фронте шли вовсе не так хорошо, как это выглядело вначале. Саарбрюкен оказался не более чем стычкой местного значения, в которой французы одержали свою единственную победу.
Уныние начинало овладевать бульварами Парижа. Изменчивые французы, совсем недавно восторженно аплодировавшие победе, теперь погрузились в меланхолию, то и дело спрашивая друг друга: что же теперь будет?
Император командовал армией, императрица в качестве регентши обосновалась в Париже. Былая вера в то, что война вскоре закончится, а пруссаки получат заслуженный урок, начала быстро угасать. Французская армия не оправдала надежд своего народа и была деморализована, в то время как пруссаки являли образец дисциплинированности, боевой выучки и непоколебимой веры в свою победу.
Все только и говорили о войне. Некоторые считали, что неудачи временны и скоро прекратятся. Они никак не хотели поверить в то, что маленькая Пруссия способна поставить на колени такую великую державу, как Франция.
Даже когда мои заказчики начали отменять сеансы позирования и уезжать в свои загородные имения, я продолжала жить мыслями об отце, пытаясь представить себе, о чем он думал, принимая свое окончательное и роковое решение.
Только узнав о том, что пруссаки окружают Метц, а императорская армия в беспорядке отступает, сея вокруг хаос и отчаяние, я начала осознавать, что нас ожидает настоящая катастрофа.
Затем пришло известие о разгроме под Седаном, а также о том, что император и с ним восемьдесят тысяч французских солдат сдались на милость победителя.
— Что же теперь будет? — спрашивала Николь.
— Остается только ждать, — отвечала я.
На улицах бушевал народный гнев. Те, кто так недавно кричал «A Berlin» и прославлял императора, теперь осыпали его проклятиями.
Императрица бежала в Англию.
Наступил сентябрь. Кто бы мог подумать, что все так изменится за такое короткое время?
Эти несколько дней показались мне вечностью.
— Они заключат мир, — утверждала Николь. — Нам придется согласиться на их условия. А затем все войдет в прежнее русло.
Через два дня после падения Седана к нам пришел барон.
Я спускалась в salon, когда услышала доносящиеся снизу голоса.
Гости, подумала я. А когда отворила дверь, ахнула от неожиданности, потому что ко мне решительно направился барон и поцеловал руку. Я отняла руку и с упреком посмотрела на Николь. У меня создалось впечатление, что это она пригласила его сюда.
Но все обстояло совсем не так, и он тут же рассеял это подозрение.
— Я пришел предупредить вас, — произнес он. — Вы же знаете, что происходит в стране. Это… фиаско. Мы позволили недалекому человеку управлять Францией.