Вильгельм доверительно поведал мне, что, наверное, на его крещении присутствовали какие-то злые феи. Они-то и наколдовали, чтобы в те самые мгновения, когда Вильгельм будет приближаться к отцу, мальчика с головой окутывал волшебный плащ, превращавший его в невидимку. И еще они заставляли Вильгельма делать что-то плохое с нервами матери. Он не знал, что такое нервы, но зато отлично понимал, что наделен какой-то магической способностью портить их.
— Я не знаю, как это происходит, — жаловался мальчик. — Если бы знал, то, конечно, не делал бы этого. Ах, эти злые феи…
Я поговорила о нем с Жанной. Она сказала, что сможет одновременно заниматься с Кендалом и с Вильгельмом. К тому же нянька Вильгельма только и мечтала о том, чтобы сбыть его с рук. Жанна начала обучать основам наук обоих мальчиков.
Вот тогда-то мы с радостью обнаружили, что Вильгельма никак нельзя было назвать глупым.
— Вообще-то, — как-то заметила Жанна, — мне кажется, что если найти верный подход, он может оказаться необычайно умным ребенком. Но сначала нужно войти к нему в доверие. Он постоянно ожидает нападения.
Вначале Вильгельм не понравился Кендалу. Он даже спросил меня, обязан ли он общаться с этим неинтересным мальчиком.
— Он бегает намного медленнее, чем я, — презрительно заявил мой сын.
— Именно поэтому ты и должен стать ему другом.
— Кроме того, он очень глупый.
— Это ты так думаешь. Кто знает, возможно, ты ему тоже кажешься глупым.
Такой подход ошеломил Кендала, и он призадумался. Позже я заметила, что он внимательно наблюдает за Вильгельмом, видимо пытаясь понять, в чем заключается истинная ценность того или иного человека.
Когда Вильгельм смог решить арифметическую задачу быстрее Кендала, это стало поворотным моментом в их отношениях. Об этом мне рассказала Жанна. Кендал получил доказательство того, что кое в чем Вильгельм превосходит его, и это послужило для него хорошим уроком.
Жанна умела обращаться с детьми. Она устанавливала правила, которые никому не позволялось нарушать, и, похоже, мальчики это понимали и принимали. То, что Кендал является лидером в играх, не вызывало сомнений, но на уроках Вильгельм, как правило, первым находил правильный ответ.
— Иногда я позволяю им хитрить, — делилась со мной Жанна. — Главное то, чтобы они оставались друзьями. Поэтому я делаю вид, что не замечаю, когда Вильгельм подсказывает Кендалу решение задачи. А Кендал начинает понимать, что если он быстрее бегает и лучше ездит на пони, а тем более если он на какой-то дюйм выше ростом, это отнюдь не делает его лучше Вильгельма.
В мое распоряжение предоставили ту самую комнату, где я в прошлый раз работала над портретом барона. Теперь я могла опять заняться живописью. Мальчики часто заходили туда, потому что Кендал очень любил рисовать.
Я дала краски и Вильгельму. Однако глядя на его рисунки, поняла, что художником он не будет.
— Попробуй рисовать карандашом, — предложила я ему. — А потом уже сможешь взяться за краски. Но вначале рисуй карандашом.
Вильгельм тогда нарисовал карандашом чье-то лицо, но я не могла понять, кого он хотел изобразить.
— Это мой папа, — пояснил он. — Видите… большой и сильный. Самый сильный человек в мире.
— Не похоже, — заявил Кендал, схватил карандаш и тут же сделал набросок, который и в самом деле очень напоминал барона.
На Вильгельма это произвело сильное впечатление. Он с грустью посмотрел на меня.
— Я очень хотел бы так хорошо нарисовать папу, — вздохнул малыш.
Я положила руку ему на плечо и заявила самым беспечным тоном:
— Гляди веселей, Вильгельм. Твой рисунок тоже неплох. Пойми, невозможно уметь все на свете делать хорошо. Мадемуазель Жанна говорит, что ты очень быстро решаешь примеры.
— Мне нравится решать примеры, — улыбнулся он.
— Вот видишь, — я наклонилась к нему и прошептала: — И ты решаешь их лучше Кендала… а вот он рисует немного лучше, чем ты. Ну и что? Он ведь мой сын, а я — художник. Его дедушка был художником, и его прапра… можешь повторить это очень много раз… в общем, все они тоже были художниками. Это у нас наследственное. Так что ничего удивительного.
— Он похож на них. Когда я вырасту, то буду похож на своего папу.
Мы опять вернулись к тому, с чего начали. Он боготворил отца, который, в свою очередь, его откровенно игнорировал. Я опять ощутила, как в моей душе закипает гнев.
А Ролло постоянно изыскивал возможности остаться со мной наедине.
Я говорила себе, что, когда мы поселимся в Хижине, все будет проще. Затем мне вдруг показалось, что будет еще хуже. Я вообще не должна туда переезжать. Мне следует безотлагательно покинуть замок. Но куда я поеду? И как же Кендал? Он опять станет худым и изможденным.
— Вы жестоко обращаетесь с Вильгельмом, — упрекала я Ролло. — Почему вы ведете себя так, будто он вовсе не существует?
— Так мне легче терпеть его присутствие.
— Вымещаете свою мелочную ревность на ребенке? Мне это кажется низким.
— Милая Кейт, я не могу делать вид, что мне нравится этот ребенок. Каждый раз, когда я его вижу, то вспоминаю, кто он. Ублюдок Л’Эстранжа. Вы не можете требовать от меня, чтобы я обращался с ним, как с собственным сыном.
— Могли бы сделать вид…
— Я плохой актер.
— Уверена, что вы можете преуспеть в чем угодно, стоит только захотеть.
— Только не в этом. Единственное, чего бы я хотел, так это чтобы он никогда не попадался мне на глаза.
— А теперь все стало еще хуже. На днях я видела, как Вильгельм наблюдал за вами и Кендалом. Потом он подбежал к вам, а вы продолжали разговаривать с Кендалом так, будто бы кроме вас двоих никого не существовало в целом мире. Разве вы не видите, что с ним происходит?
— Я его вообще не вижу.
— Но мальчик буквально боготворит вас.
— Значит, я правильно с ним обращаюсь.
— Он был бы счастлив, если бы вы хоть изредка уделяли ему внимание.
— Ты слишком впечатлительна, Кейт. Направь свои сантименты в более достойное русло.
— И вам еще непонятно, почему я вас не люблю! Если бы вы внимательно на себя взглянули, то поняли бы, что вас никто не может любить.
— Ты сама себе противоречишь, Кейт. Всего минуту назад ты говорила, что мальчишка меня боготворит… Но почему, оставшись наедине, мы тратим драгоценное время на разговоры о нем?
— Потому что он мне интересен.
Он подошел и взял меня за руку.
— Мне очень тяжело, Кейт, — тихо проговорил Ролло. — Каждую ночь… ты рядом… но не со мной.
— Завтра я переселяюсь в Хижину.
— Все равно я буду думать о тебе по ночам.
— А мне, быть может, стоит подумать об отъезде в Англию. Там, наверное, все считают, что я все еще в Париже. И беспокоятся, конечно же. Разумеется, до них доходят новости из Франции.
— Я полагаю, об осаде Парижа известно всему миру.
— Возможно ли отправить в Англию письмо?
— Думаю, что да. Но не знаю, что сейчас творится в портах. Обстановка весьма сложная. Насколько мне известно, коммунары Парижа нынче сражаются против новой республики. Они не желают мира и порядка. Похоже, грядет новая революция. Слава Богу, мы успели вовремя убраться из Парижа. В царстве этой обезумевшей черни с нами могло бы случиться все, что угодно. Они продолжают бесноваться и громить все подряд. Это похоже на разрушение ради самого разрушения. Как будто Париж и без того недостаточно пострадал…
— Наверное, я уже никогда не смогу вернуться домой.
— Сможешь, но не скоро.
— Уверена, что мачеха переживает обо мне. После известия о смерти отца, а это было как раз накануне осады, я больше не получила от нее ни одного письма. Бедная Клэр! Она такая кроткая, мягкая… И совершенно не способна о себе позаботиться. Я очень хотела бы сообщить ей, что нахожусь в безопасности.
— Вот как мы поступим. Напиши письмо, а я передам его своему человеку. Он поедет на побережье и разузнает, как там обстоят дела. Не знаю, курсируют ли сейчас через Ла-Манш пакетботы. Очень может быть, что курсируют. Пиши свое письмо. Если удастся его отправить, что ж, тем лучше. Если нет… попробуем еще раз, попозже.