– Давайте больному совсем по чуть-чуть: столько, сколько помещается на ногте вашего большого пальца, предварительно растворив в горячем вине. Один бокал сейчас, другой – вечером, а третий – завтра утром.
Теобальд с трудом приподнял голову:
– Как скоро я смогу встать?
– Как только комната прекратит раскачиваться, а вас перестанет тошнить, – сказала Уна.
Теобальд опустил голову и шевельнул кадыком, проглотив отрыжку.
– Чувствую себя совершенно беспомощным, – простонал он.
– Что ж, таково состояние человека от колыбели и до могилы. – Улыбка Уны лишала ее слова колкости. – Когда встанете, два дня потом ешьте только сухари и пейте слабый бульон, чтобы снова не началась тошнота.
Фульк открыл мешочек, нюхнул его содержимое и, отвернувшись, чихнул.
– Мята и имбирь – они для вдыхания не предназначены, – засмеялась Уна и пошла к выходу. Еще одно слово на ирландском подняло могучую собаку на ноги.
– Наверное, ваш зверь много ест? – спросил Фульк.
Женщина посмотрела на него насмешливо:
– Если только сильно проголодается или если кто-нибудь опрометчиво позволит себе излишние вольности. Подойдите и погладьте собаку, если хотите, – жестом пригласила Уна. – Ее зовут Тара. Не бойтесь, она не укусит, пока я не прикажу.
Честно говоря, Фульк больше боялся, что его укусит Уна. А собак он любил. Молодой человек уверенно шагнул вперед, позволив псу обнюхать его руку и лизнуть ее длинным розовым языком. Потом почесал зверя под подбородком и с трудом удержался на ногах, когда пес навалился на него с выражением подлинного собачьего блаженства в глазах.
Уна задумчиво следила за юношей.
– А у тебя нежные руки, – сказала она, внезапно перейдя на «ты».
Фульк почувствовал, как у него запылали уши.
– Не знаю, миледи, как-то не замечал.
– Зато я заметила. Мало у кого из мужчин нежные руки.
Новая команда на ирландском вывела собаку из блаженного транса. Она мгновенно вновь стала послушной и последовала за хозяйкой к дверям.
– Без сомнения, я еще увижу тебя, Фульк Фицуорин, – сказала Уна Фицджеральд и, коротко кивнув, удалилась.
Всего через несколько мгновений раздалось предостерегающее рычание пса, а затем внезапно послышался громкий окрик Уны, которая скомандовала Таре: «Ко мне!» Фульк выбежал из комнаты и увидел Жана, который застыл на ступеньках с дымящейся кружкой в руке, медленно приходя в себя после потрясения.
– Господи Иисусе, ты видел эту зверюгу?! – воскликнул он. – Больше, чем вьючный пони, а зубы – как частокол!
Он оглянулся через плечо, словно ожидая увидеть целую стаю волкодавов, гнавшихся за ним по пятам.
– Да, мы уже познакомились, – с легким самодовольством улыбнулся Фульк. – Ее хозяйка приходила лечить лорда Теобальда.
Жан поднял бровь:
– А почему это, интересно, у тебя такой довольный вид? Вряд ли тебе так понравилась эта жуткая собака. Как ее зовут?
– Собаку или женщину?
– Ты знаешь, о ком я.
Фульк усмехнулся:
– Женщину зовут Уна Фицджеральд, и она, между прочим, вдова.
– А ты, часом, не решил ли скрасить этой Уне одиночество?
Замечание о его нежных руках и без того распалило кровь Фулька, но он не подал вида.
– Наверное, не зря при ней собака, – сказал он. – Дабы защитить бедную вдову от нежелательных домогательств.
– Ну, положим, твои-то домогательства явно не были нежелательными. Иначе с чего бы у тебя вдруг блестели глаза! Эй, приятель, ты чего это так покраснел?
– Во имя Господа! – простонал с тюфяка Теобальд. – Засуньте свои члены обратно в штаны и займитесь наконец делом. А то я сдохну от жажды или от поноса, пока вы тут болтаете чепуху!
Фульк и Жан обменялись ухмылками.
– Да, сэр! – хором сказали они и едва удержались, чтобы не расхохотаться.
Болезнь Теобальда постепенно отступила, но его так долго мучил понос, что лорд был слаб, как котенок, и до конца недели не мог посещать официальные приемы в большом зале. К тому моменту почти все плохое, что могло произойти, уже произошло. Иоанн правил, как ему заблагорассудится. Он с самого начала не хотел ехать в Ирландию. Это была всего лишь жалкая кроха, брошенная ему со щедрого отцовского стола, подачка, чтобы заставить младшего сына замолчать. Опыта у Иоанна не было никакого, да он и не горел желанием исполнять вмененные ему обязанности.
Пока Теобальд спал и набирался сил, Жан и Фульк подолгу были свободны от поручений. Де Рампень, по своему обыкновению, завязал знакомства повсюду: в кухне, на конюшнях, на скотобойне и на молочной ферме. Будучи чрезвычайно способным к языкам, он быстро овладел начатками гэльского и получил доступ к общественному мнению, которое отнюдь не было положительным во всем, что касалось Иоанна. Коренные жители воспринимали его как очередной сапог, явившийся растоптать ирландцев. Нормандские поселенцы считали принца несносным мальчишкой, который постоянно подтверждал свою репутацию скандалиста, капризули и человека, напрочь лишенного хороших манер.