Приор. Быть может, опасность не так велика, как вы думаете. Он только случайно может встретить Сальвиати сегодня вечером. Завтра мы более здраво взглянем на все это.
Филиппо. Сомнений быть не может, Пьетро убьет его или сам будет убит. (Открывает окно.) Где они теперь? Уже ночь; город погружен в глубокий мрак; эти темные улицы пугают меня; где-то льется кровь, я уверен.
Приор. Успокойтесь.
Филиппо. По тому, как вышел мой Пьетро, я уверен, что он вернется отомщенный или его принесут мертвого. Я видел, как он снимал со стены свою шпагу и хмурил брови; он кусал себе губы, и мускулы его рук были напряжены, как тетива лука. Да, да, теперь он умирает или он отомщен; сомнений быть не может.
Приор. Не волнуйтесь, закройте это окно.
Филиппо. Ну что же, Флоренция, пусть камня твоих улиц узнают, какого цвета моя древняя кровь! Она течет в жилах сорока твоих сыновей. А я, глава этой огромной семьи, не раз еще в смертельной отцовской тревоге склоню из этих окон мои седины! Не раз еще эта кровь, которую ты, быть может, равнодушно пьешь в этот миг, будет высыхать на солнце твоих площадей! Но сегодня вечером не смейся над старым Строцци, которому страшно за свое дитя. Побереги его род, ибо наступит день, когда мы будем наперечет у тебя, когда ты тоже станешь со мной у окна и сердце твое тоже будет биться при звоне наших шпаг.
Луиза. Отец! Отец! Вы меня пугаете.
Приор (тихо Луизе). Не Томазо ли бродит там под фонарями? Я, кажется, узнаю его по маленькому росту. Вот он ушел.
Филиппо. Бедный город, где отцы так ожидают возвращения своих сыновей! Бедная родина, бедная родина! А много есть в этот час и таких, которые взяли плащ и меч, чтобы потонуть в этом ночном мраке; и те, кто ждет их, вовсе не тревожатся: они знают, что завтра им суждено умереть от нищеты, если в эту же ночь их не убьет холод. А мы в этих роскошных дворцах, мы ждем оскорбления, чтобы обнажить мечи! Болтовня пьяницы приводит нас в бешенство и рассеивает по этим темным улицам наших сыновей и наших друзей. Но бедствия народа не могут отряхнуть пыль с нашего оружия. Филиппо Строцци считают честным человеком, ибо он делает добро, не препятствуя злу; а я, отец, чего бы не дал я теперь, если б нашелся на свете человек, который вернул бы мне моего сына и наказал по закону оскорбление, нанесенное дочери? Но кто защитит меня от беды, если сам я не защищал других тогда, когда это было в моей власти? Я сидел согбенный над книгами и мечтал для моей родины о том, что восхищало меня в древности. Стены вокруг меня взывали о мести, а я затыкал себе уши, погружаясь в размышления; надо было тирании нанести удар мне в лицо, чтобы я сказал: "Будем действовать", — а у моего мщения седые волосы.
Входят Пьетро, Томазо и Франческо Пацци.
Пьетро. Сделано; Сальвиати мертв. (Обнимает сестру.) Луиза. Какой ужас! Ты в крови!
Пьетро. Мы подстерегли его на углу улицы Стрелков; Франческо остановил его лошадь; Томазо ранил его в ногу, а я…
Луиза. Молчи, молчи! Я содрогаюсь от твоих слов; твои глаза выступают из орбит, твои руки ужасны; ты весь дрожишь и бледен, как смерть.
Лоренцо (вставая). Ты прекрасен, Пьетро, ты велик, как само мщение.
Пьетро. Кто это говорит? Ты здесь, Лоренцаччо! (Подходит к своему отцу.) Когда же вы закроете нашу дверь для этого подлеца? Или вы не знаете, кто он, не говоря уже об истории его поединка с Маурицио?
Филиппо. Довольно, все это я знаю. Если Лоренцо здесь, значит, у меня есть причины принимать его. Мы поговорим об этом в свое время.
Пьетро (сквозь зубы). Гм! Причины, чтобы принимать эту сволочь! И у меня тоже в одно прекрасное утро могла бы отыскаться причина, достаточная причина, чтобы выкинуть его в окно. Что бы вы ни говорили, я не могу дышать здесь в комнате, когда эта проказа валяется по нашим креслам.
Филиппо. Довольно! Молчи! Ты так горяч! Дай бог, чтобы твой поступок не имел дурных последствий для нас. Прежде всего ты должен спрятаться.
Пьетро. Спрятаться! Но, ради всех святых, зачем мне прятаться?
Лоренцо (к Томазо). Так вы ударили его в плечо? Скажите-ка… (Отводит его в нишу окна; оба разговаривают вполголоса.)